Людской поток ревел, как река, но я ничего не слышала, кроме шума крови в ушах. Триумфальное шествие миновало храм Юлия Божественного, где из носов кораблей, захваченных Октавианом при Акции, возвели трибуну для речей. С верхушек портиков ниспадали длинные багровые полотнища. Во дворе, где играли ребятишки, кто-то установил статую египетского божества смерти, под песьей головой которого белела табличка с надписью: «Анубис дотявкался». Всюду висели объявления о пропавших или же пойманных рабах. Охотники за беглецами, фугитиварии, как они себя называли, явно решили воспользоваться случаем, чтобы расхвалить перед горожанами свои услуги. Должно быть, немало рабов пыталось вырваться на свободу в суматошные праздничные дни, подобные этому. Покосившись на цепи у себя на руках, я и сама подумала о побеге. Но рядом с Октавианом ехал Юба и напряженно всматривался в толпу соколиными черными глазами — воплощенное внимание и ожидание.
Я обернулась: за нами на плотах поменьше плыли сокровища из мавзолея. В открытых сундуках блестело золото и серебро. Солнечные лучи так и играли на драгоценных винных чашах; одну из них очень любил отец, пока был жив. Вот наши платформы, окруженные пьяными ликующими зеваками, со скрежетом двинулись вверх по склону Капитолийского холма. Сенаторы пытались отталкивать зрителей, солдаты грозно потрясали щитами, но никому не хотелось пролить хоть каплю римской крови в такой торжественный день. Все хором кричали: «Io triumfe!»[13].
У храма Юпитера шествие остановилось, и я впервые увидела Марцелла с Тиберием. Оба спешились, и племянник Цезаря направился в нашу сторону. Я бросила взгляд на брата. Тот потянулся за ножом.
— Только не он, он никогда не причинит нам зла, — вырвалось у меня.
— Этот парень исполнит любое слово Октавиана.
Приблизившись, Марцелл посмотрел на нас — и вдруг побагровел.
— Что это? — крикнул он. — Кто-нибудь, сейчас же снимите цепи!
Откуда-то появился уже знакомый нам пожилой человек из Сената с ключом в руках.
— Живее! — поторопил его Марцелл. А когда мы свободно спустились к нему, сочувственно покачал головой. — Все позади.
Александр собрался с духом и спросил:
— Что теперь твой дядя с нами сделает?
— Когда?
— Сегодня.
— Ну, почетные места на пиру вам уже вряд ли достанутся, если ты об этом. Наверное, Агриппа…
— Нас не казнят? — воскликнула я.
Марцелл отшатнулся.
— Конечно же нет!
Мы мрачно молчали.
— Так вот что было у вас на уме…
Никто из нас не ответил, и он поклялся:
— Мать никогда бы этого не допустила. Вы для нее теперь словно родные дети.
— А как же Антилл? — напомнил Александр. — Его зарезали в Александрии, у подножия статуи Цезаря.
Марцелл печально кивнул. Он лучше нас был знаком с нашим сводным братом, поскольку рос вместе с ним в то время, пока Октавия оставалась женой Марка Антония.
— Это другое дело. Вы еще слишком юны, чтобы представлять угрозу.
— А когда нам исполнится по пятнадцать лет? — продолжал напирать мой брат.
— Вам устроят удачные браки. А до тех пор будете мучиться в школе вместе с нами. — Послышался рев рогов, и он встрепенулся. — Скорее!
Люди, собравшиеся в храме Юпитера, при виде племянника Цезаря почтительно уступали дорогу. Пробираясь между потеющими сенаторами, я вдруг услышала:
— Это вам, Селена!
Какой-то старец выбросил руку вперед. У него на поясе красовался неприметный для других тет, священный узел Исиды. Вокруг было слишком людно, никто не глядел в нашу сторону, и я проворно схватила протянутый мне клочок папируса.
— Тысяча благословений, — промолвил он вслед.
Уже возле алтаря я сделала вид, будто поправляю брошь на плече, и подколола записку под лямкой, так чтобы никто ее не увидел. Интересно, что там? Предложение мятежа, побега, свободы от Рима? В груди бешено заколотилось сердце. Подняв глаза, я поймала на себе пристальный взгляд Юбы.
