— Я хочу её спросить.
— Ну спроси, безмозглая ты девчонка, но ничего путного ты от этого мешка не добьёшься.
Почему мешка, думаю я, пытаясь подняться с колен. Но, похоже, я и правда мешок — я бесформенно сползаю обратно на асфальт.
Что бы этот ребёнок ни хотел у меня спросить, мне нужно ответить то, что она хочет услышать. Это я осознаю вполне хорошо. Но чувствую, что у меня это вряд ли получится.
— Скажи мне цвет своего заката, — говорит мне девочка.
— Что? — вырывается у меня.
Женщина за рулём закатывает глаза. Девочка вздыхает.
— Скажи мне цвет своего заката, — снова говорит она.
— Что? Что? — панически повторяю я, не в силах понять, что от меня хотят. — Оранжевый? — наугад и с надеждой говорю я, но тут же понимаю, что это было бы слишком просто.
— Неправильно, — смеётся она и машет рукой маршрутке. Маршрутка с визгом начинает ехать на меня.
— Мне ещё рано умирать! — непроизвольно вырывается у меня, и я поражаюсь невероятной жалобности своего голоса.
— Ну с чего ты это взяла, девочка? — кричит мне тётка и сильнее давит на газ. Я закрываю глаза.
— Господи, ты как? — слышу я крик Яна, и думаю — как же так, ведь он только что умер.
Ян вытаскивает меня из пруда.
По рукам и ногами стекают чёрные ручейки.
Мне почти не жарко, и я всё ещё жива.
— Это точно там, — говорит Ян. — Наконец-то нашли.
— О Господи, — говорю я. — О Господи!
Пока я пытаюсь поверить в то, что происходит, вокруг нас уже начинает кружить маршрутка без дверей.
— Чёрт, да это же грёбаный «Пункт назначения»!1 — ору я. — Я всё это видела!
— Надо пройти, — говорит Ян, никак не реагируя на мои вопли.
— Нет, нет, чёрт, это уже было! Мы сейчас здесь же и погибнем! — в отчаянии кричу я. Стук сердца громко отдаётся в ушах. — Сначала ты, потом я…
— Надо пройти, — повторяет Ян и достаёт пистолет. Он словно не слышит меня.
Я понимаю, что говорить бессмысленно, — и хватаю его за рукав. Стараюсь оттащить его в сторону. Ян удивлённо пытается освободиться, в его глазах застыл какой-то вопрос, он пытается что-то сказать. Нам удаётся отойти немного в сторону, но по какой-то причине Ян отталкивает меня и стреляет в женщину.
Ян промахивается.
Маршрутка мчится на него.
Виденный мной сценарий не претерпевает значительных изменений — ключевых изменений.
«Ян!» — хочу крикнуть я, но крик застревает у меня в горле. Уже поздно.
Господи, уже поздно.
Я вижу приближающуюся ко мне девочку в голубых шортиках, разворачиваюсь и бегу прочь.
Когда силы совсем меня покидают, я останавливаюсь. В руках у меня пистолет — я замечаю это только сейчас. Наверное, я сама успела подобрать его, а мой мозг даже не зафиксировал этот момент. Я так и бежала всё это время, до боли сжимая оружие в руках.
Кара мертва. Ян мёртв. Марк наверняка тоже, а если нет — то это уже вряд ли мой Марк.
Теперь я осталась одна. Осознание этого приходит не сразу, но придя, удушающей хваткой сжимает горло.
Я не знаю, что мне делать. Куда мне идти. Хотя ответы на эти вопросы витают в воздухе: сделать уже ничего нельзя, идти мне некуда. От усталости я прислоняюсь к светофору. Мысли тяжело ползают в голове, как умирающие от жары грузные чёрные жуки. Меня передёргивает — до смерти и до тошноты боюсь и ненавижу насекомых, а от представленного зрелища меня чуть не выворачивает наизнанку. И почему в голову полезло именно такое сравнение?
Светофор через дорогу мигает красными кольцами. Знак пешеходного перехода перевёрнут вверх ногами. Сам же переход чёрного цвета, полосы словно насыпаны углём или чем похуже, и люди, переходящие дорогу, оставляют за собой прожжённые следы от обуви.
Я решаю перейти дорогу где-нибудь в другом месте.
Жара стоит невыносимая, но, похоже, даже к ней измученный организм смог адаптироваться. То есть он, конечно, не может не реагировать на неё, но воспринимает её по-другому. Я просто отмечаю факт адско высокой температуры, мокрую футболку и пот, стекающий по лбу, но это меня уже почти не заботит. Разуму есть о чём позаботиться и без этого.
Через бесконечно долгое время я доползаю домой. Наверное, уже ближе к ночи, хотя визуально это никак не отражается. Завтра воскресенье. Если верить постерам у кинотеатра, его Петербург не переживёт.
