Но сил идти куда-либо у меня нет.
— Как на человека может упасть пианино? Ну как? Столько лет стояло и вот взяло — и упало? — жалобно спрашиваю я, ожидая услышать в ответ что-то вроде «наверное, они решили его передвинуть и не рассчитали сил» или «может, Кара искала что-то под ним, оно пошатнулось и…», но Марк молчит. Ложные утешения — не для него. Я тоже молчу. Мы сидим на лестнице, пролётом выше Кариной квартиры, и просто молчим. Лицо у Марка серое, взгляд ничего не выражает. Я, наверное, такая же. А Ян… Господи, бедный Ян.
— Бедный Ян, — слышу я свой голос.
— Он в шоке, — отвечает Марк.
— Я тоже, — говорю я, и это правда.
В голове непроизвольно всплывают слова Аристарха: «Подумайте о чём-нибудь самом приятном для вас. У всех есть что-то такое. Прошу, подумайте об этом. Прямо сейчас». Кара обожала большие-большие, красные-красные маки. Даже больше, чем обожала. У меня вертится мысль — успела ли она подумать о них до того, как умерла, до того, как настал момент, когда она никогда больше их не увидит. И я знаю, что вряд ли.
От этого становится ещё хуже.
Кара мертва, а у меня в голове пляшут всякие дикие сочетания мыслей, пытаются не дать мне осознать этот факт. Но зря — факт уже осознан, а вот адекватной реакции на него почему-то нет. Если не считать того, что я думаю чёрт знает о чём, да пытаюсь подавить тошноту, сидя на ступеньках и прислонившись к Марку. Может быть, во время Диссонанса это и есть адекватная реакция. Подумав об этом, я внезапно смеюсь. Негромко, но хватает, чтобы напугать Марка. Наверное, он думает, что я уже сошла с ума.
Может, он и не ошибается.
— Надо убираться отсюда, — долетает до меня через какое-то время голос Марка, и я понятия не имею, сколько мы уже сидим здесь в своём бессилии и своей скорби.
— Убираться, — повторяю я, и снова слышу злой крик Яна из-за двери, которым он нас встретил. Снова и снова. Перестаю его слышать, только когда мы с Марком оказываемся на улице.
— Надо убираться отсюда, — снова говорит Марк, и я не могу с ним не согласиться.
Следующие несколько часов изматывают нас до смерти. Душат в нас оставшуюся надежду. Разъедают нас своей безысходностью и невероятной безжалостностью.
Метро не работает. К безжизненным пустым машинам на дорогах теперь присоединились автобусы. Троллейбусы встречались нам лишь с оторванными усами и тоже без признаков жизни внутри. Трамваи мы видели только валяющимися поперёк рельсов. Маршруток мы не видели вообще. Город стал просто кладбищем средств передвижения.
Картина настолько жуткая, настолько повсеместная, что у меня начинают трястись руки. Марк внешне держится, но, боюсь, такое принять и ему не под силу. Сбив все ноги, мы решаем забыть и о самолётах — кроме того, что до аэропорта нам будет очень сложно добраться пешком, кроме того, что самолёты вряд ли стали исключением из Диссонанса, я понимаю: даже если вдруг они ещё на ходу, я ни за что не сяду в самолёт. Только не сейчас.
Не в этом кошмаре.
— Отсюда не сбежать, не уехать, не улететь, не уплыть. Все, кто находится здесь во время Диссонанса, с ним и уйдут. Он наступил именно тогда, когда было нужно, и все, кто здесь находился, находились на своём месте, — устало говорит Марк, дословно цитируя Аристарха.
Я удивляюсь, как он запомнил всё слово в слово, но потом понимаю, что и у меня в голове с лёгкостью снова звучит голос Аристарха.
Глас.
— Значит, остаёмся, — подытоживаю я очевидное.
Несмотря на то, что уже вечер, становится ещё жарче.
Раз из города нам не выехать, мы решаем идти домой, что бы нас там ни ждало. Мы оба безумно устали, и я мечтаю о холодном душе и паре часов сна. Думаю, Марк разделяет мои желания.
С трудом волоча ноги, мы через какое-то время добираемся до дома. Лифт не работает, и мы поднимаемся пешком.
Марк открывает ключом дверь, и сердце моё сжимается. Что мы увидим? Какие очередные безумства?
Но, вопреки моим опасениям, ничего такого ужасного, бросающегося в глаза, мы не видим.
С виду вроде бы всё нормально.
Мы всё ещё настороженно осматриваемся, потом немного успокаиваемся. Я сбрасываю балетки, и господи, как же приятно ступить на холодный пол. Марк достаёт из холодильника бутылку воды, и мы почти всю её выпиваем.
