– Это же бред, – сказал Игорь. – Обовшивевший средневековый монах!… И такое…
– И фундаментальные взаимодействия, – подхватила Рената. – Тариэл, сознайтесь, что Вы нас разыгрываете!
– Гамма-лазерный ум, – определил Стив.
– Свободный разум, – сказала Анна. – Интересно, что сделал с письмом досточтимый Виценциос. Или не менее досточтимый Ондерли.
– Виценциос завернул в него сельдерей. А…
– И справедливо!
Ильегорский задвинул дверь и шагнул к экрану.
– Это холодная игра ума, блестящего, но бесплодного.
Все молчали. Юлий ходил по комнате, упрямо наклонив голову, словно продолжал давний спор:
– Представьте, что в период дискуссии между Ньютоном и Гюйгенсом о природе света появляется человек, утверждающий: ваш спор бессмыслен, свет обладает и волновыми, и корпускулярными свойствами. Его слова сочли бы бредом – и были бы правы, потому что его утверждение не несло бы им новой истины. На том уровне науки понятие квантово-волнового дуализма не прояснило бы, а запутало проблему. В науке нельзя перескакивать через десяток ступеней, нельзя развлекаться бездоказательными интеллектуальными химерами, будь они трижды истинны. Наука в Ареньоле только-только освобождается от схоластики, встаёт на фундамент факта, наблюдения и опыта…
– А он вместо того, чтобы вырубать в скале ступеньку за ступенькой, взлетает на её вершину и зовёт: смотрите, как далеко видно отсюда, – вставила Анна.
– А он не дал ни одного доказательного, положительного результата, зато с убийственной точностью видит слабые места чужих идей и теорий. Это гений разрушения.
«Вот она, твоя Эльза», – с некоторым сочувствием подумала Анна.
– Мне кажется, Вы пристрастны, – вслух сказала она. – Пусть он думает в неверном направлении – почему Вас это так раздражает, точно он ослушался Вас в выборе пути?
– Он не изучает мир, а придумывает его; сам образ его мышления, схоластический, умозрительный, склонный к мистицизму, пагубен для Теллурийского социума, – отрезал Юлий.
– Да, – ласково поддержала Анна. – Очень обидно, что Ваш подопечный не оправдал Ваших надежд и ответил неблагодарностью на Ваши благодеяния. Для Вас, после всего, что Вы для него сделали, его поведение граничит с предательством.
– Если хотите, да!
– Совершенно естественно было ответить ему тем же.
– Что-что?! Я его предал?!
– Вы бросили его. Я думаю, он достаточно умён, чтобы понять, куда и почему Вы исчезли. А у него ведь больше не было близких?
Ильегорский остановился и какое-то время молча созерцал женщину. Потом усмехнулся:
– Неплохой психологический экзерсис! Но Вы строите на песке, ибо, как и все мы, судите по себе. Для Вас цель и смысл отношений – быть рядом с тем, кому Вы нужны. Вы, а не Вам, заметьте! Ванору не нужен никто – как, впрочем, и Вам. Люди интересны ему только как объекты наблюдений – как, впрочем, и Вам. Иронично-бездушный, снисходительно-безразличный, доброжелательно-беспощадный разум – вот его суть, как, впрочем, и Ваша! Человек, который в четырнадцать земных лет расправился с учителем математики…
– Как – расправился?…
– Как только я привёз его в Эрмедор. Да, Этеллио был невеждой, тугодумом и фанатиком, но он был учителем Антонио! А мальчишка подсунул ему лист Мёбиуса, и через три дня бедняга сошёл с ума. Близкие? Любовь? Привязанность? Почитайте его детские стихи о любви!
Ильегорский рывком отодвинул дверь, уже за порогом обернулся и бросил напоследок:
– И Вы не оригинальны, Анна Гедеоновна. Всё, что Вы мне тут наговорили, я уже слышал от него четыре земных года тому назад.
_ _ _
Великий магистр смыл с лица и рук грязь битвы и поспешил в шатёр командора Итернонского. Над командором хлопотал молодой хирург, незнакомый магистру.
– Что это? – резко спросил Ильегорский, заметив котелок на маленькой жаровне.
Хирург низко склонился перед ним.
– Бузинное масло, святой отец.
– Я запретил заливать раны кипящим маслом!
– Непревзойдённый Скуаро учит, что раны, нанесённые железом, отравлены, и обезвреживать их надлежит…
– Вон, – сквозь зубы приказал магистр.
Он нагнулся над развороченным бедром командора. Ванор лежал неподвижно, отвернувшись к стене. Казалось, он был без сознания. Но, когда Ильегорский вытянул ладони над раной, Ванор чуть слышно произнёс:
