Тикают часы. Наверное, где-нибудь тикают часы. В моей комнате их нет. Точнее они электронные и спокойные. Я случайно натыкаюсь взглядом на них и понимаю, что уже вечер, а в окне-потолке по-прежнему светло.
Прикасаюсь к своей голове — ощущение незнакомое. Шее легко. Теперь, я знаю, все будут по-новому на меня смотреть. Удивляться и спрашивать, зачем я подстриглась. Кто– нибудь скажет, что мне так хорошо, а прохожие даже не смогут представить меня с волосами длиннее.
— Я не могу представить Вас с длинными волосами.
— Не представляйте.
Можно так просидеть бесконечно. Поэтому я поднимаюсь, что стоит мне немалых усилий, беру деньги и выхожу на улицу. Странная штука получается: куда бы ты ни пошёл, в какой бы закоулок ни зашёл везде эти парикмахерские «Наталья», «Ольга», «Красота», «Мадам», а сейчас, когда мне так нужен хоть один салон — его нет. Я иду прямо по дороге и читаю каждую вывеску. Наконец-то натыкаюсь на женское лицо — первый признак парикмахерской. Я захожу внутрь. Меня осматривают, точнее то, что у меня на голове и смущённо улыбаются. Они явно хотят знать, кто надо мной решил так подшутить. Я читаю в глазах этот вопрос и не вижу смысла их томить.
— Я взяла ножницы и постригла себя. Если вам смешно от этого беспорядка на моей голове, вы можете смеяться вслух. Так будет честнее.
После этих слов девушки сразу стали серьёзными, и ни о какой улыбке больше не шло речи.
Подстригли меня быстро. Я даже не успела привыкнуть к креслу, в которое меня посадили. Не успела привыкнуть к своему отражению в большом зеркале, не успела привыкнуть (или запомнить?) к лицу девушки, которая меня ровняла.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ СБЛИЖЕНИЕ
35. На рынке всегда есть подпольные магазины. На вокзале тоже есть подпольные магазины. Создается впечатление, что всё приспособлено для жестокости. Мне нужно оружие. Нужен пистолет. Тогда я смогу, увидев её, сделать выстрел и покончить с ней в моей голове. Верно отомстить за тебя. Кровная месть.
Или не стоит стрелять? — это будет слишком благородно с моей стороны. Слишком мягко. Слишком добро. Слишком просто.
36. Мне звонят в дверь, прерывая мои мысли. Сначала думаю, что мне кажется, но, когда звонок повторяется, понимаю, что кто-то действительно стоит за дверью. И это не удивительно, ведь я нигде не появляюсь уже несколько дней (недель?).
Этому «кому-то» явно что-то нужно от меня, так как он звонит хоть и не настойчиво, но довольно-таки долго.
А я курю. Не мешайте мне, когда я курю. Когда курю, я расслабляюсь. Я могла бы, конечно, заливаться слезами, но предпочитаю сигареты.
Мне звонят.
Подождите.
Дайте мне спокойно докурить, и если вы настолько сильно нуждаетесь во мне, что не уйдёте еще несколько минут, то я вам открою, хотя бы потому, что меня поглотит интерес.
А сейчас— я курю. Я пытаюсь выкурить тебя. Задохнуться дымом, чтобы отключится от бесконечного потока мыслей.
Если телефон я могу выключить и оградить себя от внешнего мира, подпуская к себе только птиц на крыше, то дверь, к сожалению, я заклеить не могу. Хотя бы потому, что у меня нет клея. Есть скотч. Он заканчивается. Его не хватит.
37. Я открываю дверь.
Я вижу твою маму.
Хрупкая, измученная твоей потерей и выходками твоего пьяного отца, она стоит на пороге, как-то совсем по-новому смотря на меня (не берусь описывать этот взгляд, ибо во взгляде этом было всё). Я, удивлённая её приходом (и в первую очередь тем, как она меня здесь нашла), приглашаю её в дом. Она неспешно раздевается и проходит на кухню. Достаёт из пакета вафельный торт и говорит «к чаю».
Чай. Есть ли у меня дома чай?
Помню, давно точно так же к ней пришла я, только к чаю у меня ничего не было, но вид мой был такой же— уставший и больной. И ты тогда была ещё жива.
Она находится рядом со мной, сама, видимо, не до конца понимая, что тут делает, и, после долгой паузы, начинает говорить. Как же непривычно разговаривать с ней и слышать её. Незнакомое мне ощущение.
Её удивляет мой внешний вид. Она спрашивает про волосы, говорит, что я совсем другая (Да, конечно, я другая! А какой я должна быть? Кого она хочет увидеть?).
