– Эдуард, тебе тоже пора, – говорит Востоков.
Эдуард медленно поднимается со стула.
– Зря ты так, Игорь, – говорит он, накидывая на плечо сумку, – я могу быть вам полезен.
– Это чем же?
– Вам с такими цацками прямая дорога в Столешников переулок[11], а у меня там знакомые есть в одном бутике, могу познакомить…
Игорь напряжённо смотрит на Эдуарда. Эдуард – на Игоря.
– А тебе с какого края радость? – вмешивается Климов.
– Процент, – мягко улыбается Эдуард, – за посреднические услуги.
Телефонный звонок прерывает повисшее в шоу-руме молчание. Востоков, не отрываясь от каталога, делает мне знак рукой, что его нет. Готовый услышать и тут же отшить кого-нибудь из клиентов, поднимаю трубу:
– Фирма «Регейн», добрый день!
– Алло, привет, – говорит бодрый Татьянин голос, – как дела?
– Отлично! – шепчу я в трубку. – У меня хорошие новости: мне премию дали!
– У меня тоже, – шепчет в ответ Татьяна, – я придумала, как спасти твоего друга! Пораньше смыться можешь?
Закрыв рукой трубку, кошусь в сторону начальства:
– Игорь Борисович, а можно мне…
– Иди уже, иди, – отмахивается он от меня. – Только завтра не опаздывай – работы много.
– Я вас люблю, господин генеральный директор! – кричу я и убегаю в свой угол переобуваться.
Последнее, что я вижу, покидая офис – треугольник из нависших над Востоковским столом макушек.
То, что рассказывает мне Татьяна, пока мы с ней, никуда не торопясь, идём от места её работы до станции метро «Ленинский проспект», меня в прямом смысле шокирует. Мне предлагается – ни много ни мало – написать пьесу, причём не просто так, а на определённую тему и, что самое поганое, к определённому сроку. Я пытаюсь делать вид, что мне это интересно, и что я совершенно спокоен, но у меня плохо получается.
– Это короткая одноактная пьеса, – успокаивает меня Татьяна, поглаживая рукой по плечу, – чего ты боишься-то, не понимаю. Тебя же не роман трёхсотстраничный заставляют родить к понедельнику!
– Тебе легко говорить, – отвечаю я, – я же никогда не писал на заказ. По большому счёту, я ещё вообще ничего не написал, кроме десятка рассказов, которых лучше никому не показывать, и недописанного романа…
– Когда-то же надо начинать! – напирает Татьяна. – Если ты решил стать писателем, то, будь добр, пиши! Или ты думаешь, что оно само собой напишется?
– Разумеется, я так не думаю. Просто мне казалось, что моё увлечение литературой не выходит за рамки безобидного хобби…
Услышав это, Татьяна рывком останавливает меня и берёт за грудки:
– Нет уж, дудки! Опять эта мужская боязнь ответственности! На правах твоей музы я требую, чтобы ты за это взялся!
– Ты понимаешь, сроки… – начинаю мямлить я, но Татьяна не даёт мне закончить. Она прижимается ко мне, сомкнув за моей спиной свои сильные для девушки руки.
– Я не буду ревновать тебя к успеху, и не отвернусь, если вас всех освистают, – говорит она тихо, как обычно говорят в постели самые интимные вещи. – Поверь, я приму и то и другое. Просто возьмись за пьесу, хорошо? Я думаю, это будет очень хороший опыт.
«Если хотите научиться плавать – полезайте в воду… надо непременно поставить себя в неудобную позу, чтобы работать по-настоящему… у художника не должно быть свободного времени…» – вот о чём я думаю во время поцелуя, которым Татьяна заканчивает свою речугу.
– Ну? – спрашивает она после, впившись в меня глазами.
– На правах твой музы, говоришь, – бурчу я, – хорошо сказано…
В качестве благодарности Татьяна ещё раз целует меня, тихонько-тихонько, по-домашнему.
– Пойдём, погуляем в «Нескушный»? Погода-то какая…
И правда, погода – загляденье. Тепло, но не жарко, шумит молодая листва, даже воздух кажется чище обычного. Ужасы московского лета – нудные, начинающиеся сразу после окончания рабочего дня дожди, и нестерпимая влажная жара – ещё впереди.
– А я и не заметил, что вокруг так хорошо, – говорю я, вдыхая – ты открыла мне глаза.
– Это, Валера, возраст! – смеётся Татьяна.
Медленно, как женатые, идём мы под ручку в сторону реки. Воды ещё не видно, но её уже выдаёт едва различимый запах. Деревья, закрывшие собой небо, шумят над нами о чём-то своём, никому из людей неведомом.
