– А вот я не хочу обновлять свой художественный гардероб! – топает ножкой Настя, чем меня немного пугает. – Мне вот, например, более всех ныне востребованных художников милее так называемые гиганты соцреализма – Корин, Пименов, Дейнека, Пластов, Бродский. Даже Налбандян – и тот мне гораздо ближе, и я не боюсь в этом признаваться.
– Это кто портреты Сталина, что ли, писал?
Настя кивает.
– Ты смелая женщина…
– Скорее, с ног до головы облитая помоями. Знал бы ты, сколько лохматых снобов подозрительной сексуальной ориентации глумились над моими взглядами на изобразительное искусство!
Я принимаю героическую позу:
– Только прикажите, мадемуазель, и я их всех до одного насажу на свою шпагу, как жуков!
– Боюсь, им это только понравится! – хохочет Настя. – С другой стороны, по данному вопросу просто не может быть какого-то объективного мнения. На вкус и на цвет, сам понимаешь…
– Далеко не все так думают, многие слишком уверены в своей правоте. Их ещё называют критиками.
Настя кивает:
– О да! У меня есть одна такая знакомая, которая всё и всегда знает, кроме точного времени, поскольку у неё нет часов.
– Так подарите ей.
– Пробовали, не берёт…
Настя пожимает плечами и отводит взгляд в сторону. Я понимаю, что надвигается момент прощания, и этим бестолковым разговором мы просто пытаемся его хоть немного оттянуть, но долго так продолжаться не может.
– Ну, что ж… – приближаю я неизбежное.
– Кстати, о Сталине, – перебивает меня Настя, – вот тут я и живу.
Рукой в мохнатой варежке она обводит заснеженный двор, окружённый темным каре высокого дома, явно построенного при генералиссимусе.
– Понятно, откуда такая любовь к соцреализму, – пытаюсь шутить я.
Настя на шутку не реагирует, вместо этого выдаёт то, чего я ожидаю меньше всего:
– У нас сегодня гости, не хочешь зайти? Я тебя приглашаю.
Сказать, что её приглашение меня ошарашивает, значит вообще промолчать. Смотрю ей в глаза и понимаю, что она не шутит.
– У тебя что, сегодня день рождения?
– Ага, – смешно хлопает глазами Настя, – двадцать четыре земных года.
– Поздравляю, но меня нет подарка… – бурчу я.
– Потом подаришь, пойдём.
Ухватившись за локоть, она тащит меня по кривенькой тропинке меж просевшими сугробами к угловому подъезду, рядом с которым я замечаю две пары светящихся глаз.
«Весна, – думаю я, – так почему бы и нет…»
За огромным столом, на который, как мне сообщила хозяйка – Настина бабушка – облокачивал локти сам маршал Малиновский, я чувствую себя неуютно. Дело не в том, что я неподобающе одет, и не в отсутствии у меня подарка, а в большом количестве незнакомых людей вокруг, которые делают вид, будто им до меня нет никакого дела, а на самом деле пристально за мной наблюдают.
Публика, кстати сказать, на день рождения фанатки Налбандяна собралась соответствующая. Нет, в мундире припёрся только один – капитан первого ранга, подводник с колодкой до пояса, – но остальные и в штатском выглядят не лучше. Того и гляди начнут строем ходить, или скакать вокруг стола на стульях, как немцы в «Большой прогулке».
Видимо, чувствуя моё настроение, Настя успокоительно пихает меня в бок.
– Расслабься, представь, что мы в кафе, – говорит она тихо.
– В «Ротонде»? – уточняю я.
– Пускай, в «Ротонде». У нас же был разговор о живописи…
«Хороша «Ротонда», один Малиновский чего стоит», – думаю я, но говорю другое:
– А кто у нас будет Пикассо?
Настя улыбается:
– Боюсь, с Пикассо, Модильяни и прочими здесь напряжёнка.
– Я заметил.
– Предлагаю выпить за именинницу! – слышится справа красивый, что называется, бархатный, голос. – Прошу всех наполнить.
Не успеваю я и глазом моргнуть, а в мою рюмку уже льётся, направляемая уверенной рукой соседа слева, янтарного цвета жидкость. А рюмка немаленькая.
– Всё-всё-всё… – пытаюсь остановить его я.
– Всё не влезет, – басит тот.
– Не наливай так много мальчику, Тёмсик, – просит его через стол Настина бабушка, – а то я тебя знаю.
– Всё под контролем, бабушка, – отзывается Тёмсик – здоровенный мужик лет тридцати пяти с «сябровскими» усами, – Тёмсик меру знает.
– Здоровье изменницы, ура! – грохочет он, поднимая свою рюмку.
