Настя снова исчезает за мольбертом, но только за тем, чтобы появиться вновь с неправдоподобно длинной кисточкой в руке.
– Как и все художники – ищу красоту в окружающем меня мире.
– А мир, значит, это я?
– Сейчас да, – кивает Настя. – Хотя, красоты в твоём теле…
– Я сейчас обижусь и уйду, – бурчу я, – прямо так. То-то бабуля обрадуется.
– Шучу! – улыбается Настя. – Красота есть везде. Задача художника – во что бы то ни стало найти её и запечатлеть на холсте.
– Что ж, удачных тебе поисков…
Настя делает несколько размашистых движений кистью.
– Кстати, Климт с очень большой неохотой писал мужчин, – говорит она, кивая на книгу. – Думаю, он относился к мужскому телу исключительно как к декорации, в которую необходимо вписать тело женское. А я вот так и не решила для себя, что мне нравится больше – мужское или женское. Всё оттого, что мне не удаётся посмотреть на обнажённую натуру беспристрастно, с бесполой, чисто эстетической точки зрения. Красота форм и линий, сам понимаешь, пола не имеет, но чтобы это понять, надо либо одинаково желать как мужчин, так и женщин, или же не испытывать влечения ни к тем, ни к другим.
– Возможно, я понимаю старину Климта, – отвечаю я, мысленно представив, какое удовольствие испытаю, когда распрямлю-таки затёкшие конечности, – тем более что дамы ему удавались куда лучше мужиков, насколько я успел почерпнуть из твоей замечательной книги об импрессионистах, но совсем уж отрицать наличие привлекательности в мясистых торсах, мне кажется, неправильно. То есть я бы с удовольствием рассматривал накаченные бицепсы или «кубики» пресса, но только свои собственные. Чужие меня никогда не манили.
Настино личико искривляется в саркастической гримасе:
– Обычный мужской нарциссизм.
– Но ведь девушки тоже…
– Всё, можешь встать и одеться, – обрывает мою мысль Настя. – На сегодня хватит.
Осторожно приземляюсь на пол и распрямляю затёкшие до неправдоподобия ноги. Испытываемые мной в этот момент ощущения словами не описать, их можно только пережить. Вытягиваюсь на полу, не подумав даже прикрыть самое дорогое. Закрываю глаза. Вот оно, счастье – лежать голым на тёплом от солнца квадрате пола.
– Не шевелись! – слышу я сверху Настин голос. – Умоляю, не шевелись!
– Ради искусства я готов на всё…
Открывать глаза, а тем более двигаться, нет никаких сил. Сладкая дрёма, без труда меня одолевающая, уносит мои мысли в ту систему координат, в которой обычно размещаются сновидения и куда доступ разрешён далеко не всегда. Я чувствую, что становлюсь невесомым и прозрачным. Перед глазами цыганскими юбками начинают пестреть какие-то картинки, затем вспыхивает салютом нечто жёлтое, но тут же гаснет, оставив после себя постепенно бледнеющий кометный хвост. Ещё чуть-чуть, и я буду уже совсем не здесь, и буду это совсем не я, но лёгкое касание кисточкой возвращает меня обратно на пол. Слава богу, не до конца.
– Не молчи, расскажи, что ты чувствуешь, – говорит Настя сверху, из-за ватной завесы, – только не шевелись.
– Я не чувствую почти ничего, – отвечаю я после паузы, – почти как во сне, только не совсем…
– Ага! Пограничное состояние! Говори, что видишь, быстро!
Я пытаюсь выхватить из вороха несущихся перед глазами картинок что-то одно, но выходит это у меня далеко не сразу.
– Вижу огромный бронзовый цветок, – медленно проговариваю я, – вижу чьё-то лицо, мужчину в рубище с кошкой на руках…
– Так, это, наверное, Климт… – доносится издалека чуть изменённый Настин голос, – что ещё?
– …на заднем плане голые бабы… много…
– …точно Климт…
– …какая-то жуткая горилла, цветы, опять бабы…
Настя шумно выдыхает.
– Понятно, Бетховенский фриз[12]. Идея с книгой потерпела фиаско. Спи лучше.
– Спю-ю-ю…
Ещё раз пролетаю «Сецессион» насквозь – как это можно сделать только во сне – и отдаюсь-таки в бездонные, как зрачки наркомана, объятья Морфея.
На отлив открытого окна с шумом приземляется голубь, оскальзывается и с недовольным клёканием отчаливает туда, откуда появился.
– Так, голый мужчина на полу, просыпаемся, – тормошит меня за плечо Настя, – пора мням-мням – и на прогулку.
С огромным трудом открываю глаза. Оказывается, я заснул, и крепко. Пытаюсь подняться, но не тут-то было: от долгого лежания на полу затекла спина, да и давешняя нога отказывается сгибаться.
