Всплеск окатил нас обоих. Расчет был сделан точно: удар камня пришелся на край затопленного настила, почти в том самом месте, где выглянул и скрылся странный предмет.
Вода бестолково забурлила, затем рябь разошлась угасающими кругами, в центре которых оставалась пена, затем раздался глухой скрежет, словно под водой ломалось дерево, — казалось, этот звук доносится до нас с немыслимым запозданием. Вдруг из воды выскочила старая трухлявая доска, ее щербатый край выглянул не меньше чем на фут, шлепнулся о поверхность, и доску снесло в сторону.
Глубина опять прояснилась. В ней что-то двигалось, и это была не доска. Это длинное, темное, скрученное и вяло повертывающееся в воде «что-то» всплывало медленно, с бесконечной томительной ленью. Оно всплыло — разбило поверхность воды — легко, небрежно, не спеша. Я увидел какую-то шерстяную ткань, пропитанную водой, черную, чернее чернил, кожаную куртку, широкие штаны. Увидел туфли и еще что-то, бесстыдно выпирающее между туфлями и отворотами брюк. Увидел потемневшие пряди когда-то светлых волос, как они распрямились в воде, замерли на миг словно с расчетливым эффектом и опять свернулись в клубок. Тело перевернулось еще раз, и вьпрямленная рука выплеснулась над самой поверхностью воды — рука урода. Она заканчивалась разбухшей кистью. Потом показалось лицо. Взбухшая дряблая сероватая масса без очертаний, безглазая, безгубая. Пятно из серого теста, кошмар с шапкой человеческих волос.
Массивное ожерелье из зеленых камней глубоко врезалось в то, что некогда было шеей. Большие грубые зеленые камни с чем-то блестящим, соединявшим их друг с другом.
Билл Чесс вцепился в перила пальцами белее полированной кости.
— Мьюриэл! — прокаркал его голос. — Иисусе Христе, это же Мьюриэл!
Казалось, его голос пробивается ко мне издалека, из-за холма, сквозь густую молчаливую чащу деревьев.
За окном дощатой хибарки виднелся край конторки, заваленный пыльными папками. На стеклянной верхней половинке двери было написано облупившимися черными буквами: «Начальник полиции. Начальник пожарной охраны. Городской констебль. Торговая палата». В нижних углах — карточка Объединенной службы организации досуга военнослужащих и эмблема Красного Креста.
Я вошел. В одном углу стояла пузатая печка, в другом, за конторкой, — бюро с убирающейся крышкой. На стене висела большая светокопированная карта округа, рядом — доска с четырьмя крючками, на одном из них висела обтерханная и неоднократно чиненная драповая в клетку куртка. На конторке рядом с пыльными папками лежало привычно щербатое перо, отслужившая свой срок промокашка и перепачканный пузырек с загустевшими чернилами. Дальняя стена у бюро пестрела телефонными номерами; по-детски угловатым цифрам суждено было жить столько же, сколько проживет дерево, на котором они были выведены.
Человек сидел за столом в деревянном кресле, ножки которого были прикреплены к двум доскам на манер лыж. У правой его ноги стояла плевательница, вполне способная вместить в себя свернутый пожарный шланг. Пятнистый от пота широкополый стетсон был сдвинут на затылок, а большие безволосые руки уютно сомкнулись на животе, над поясом давно истонченных многолетней стиркой брюк цвета хаки. Рубашка того же цвета, но еще больше выцветшая, была застегнута до самой его крепкой шеи, галстук отсутствовал. Волосы мышасто-коричневого цвета переходили на висках в цвет старого снега. Он сидел, чуть скособочившись на левое бедро, так как в правом заднем кармане находился низ набедренной кобуры, и полфута револьвера сорок пятого калибра торчали из нее, упираясь в его солидную спину. У шерифской звезды на левой стороне его груди один кончик был погнут.
У него были большие уши и дружелюбные глаза, его челюсти мерно жевали, и выглядел он не опаснее белки.
Мне он сразу весь понравился. Я облокотился о конторку и посмотрел на него, а он посмотрел на меня, кивнул и направил полпинты табачного сока в плевательницу у своей правой ноги. Раздался чавкающий звук шлепка в воду.
Я закурил сигарету и оглянулся в поисках пепельницы.
— Можно на пол, сынок, — сказал большой дружелюбный человек.
