— Замечательно. Пиши не то что каждое их слово, а даже вздох. В воскресенье буду готов к разговору, — и Берия показал глазами на папку Максима Максимовича.
…В Кремль Берия не вернулся: не мог оторваться от работы Исаева; закончил в пять утра, долго ходил по своему сосновому бору, досадливо махнув Саркисову и двум охранникам, чтобы шли прочь, — постоянно маячили за ним затаенными тенями.
"А ведь только один человек, дай ему пистолет в руки, пустит пулю в лоб Старца, — очень медленно, пугаясь самого себя, Берия произнес эти страшные слова и снова оглянулся, не сорвалось ли с языка. — Вот оно, избавление от безумного деспота! Вот какую комбинацию бы разыграть! Вот бы что сунуть Абакумову!"
Ах, Егор, Егор! Как же не хватает тебя, Маленков! Один я, один…
Тогда-то он и сказал себе: "Исаева к такому делу надо готовить впрок, а вот если я не верну в Москву Маленкова, — в самое ближайшее время, — моя карьера кончена, Старец сделался полным психом, настроение меняется пять раз на день, ужас…"
11
Назавтра Исаева перевели в другую камеру; не успели надзиратели закрыть дверь (что-то сразу удивило в том, какой была эта камера), как стремительная, словно выстрел, догадка отторгла удивление: перед ним был изможденный, поседевший, лимоннолицый Рауль Валленберг.
Он стоял под оконцем, едва пропускавшим свет, прислонившись к стене так, словно хотел вжаться в нее, исчезнуть, и неотрывно смотрел на двух надзирателей: в глазах у него был ужас, сменившийся тяжелой ненавистью.
Только оторвавшись от лица Валленберга, Максим Максимович понял, что его удивило: стены и даже дверь были обиты войлоком; койки — деревянные, шаткие; видимо, узник пытался разбить голову об стену, понял Исаев, несчастный парень…
— Здравствуйте, — сказал он по-русски.
Валленберг молча кивнул.
— Русский еще не выучили?
Валленберг непонимающе пожал плечами, внимательно вглядываясь в лицо Исаева; потом спросил по-немецки:
— Мы не могли с вами где-то встречаться?
Исаев ответил по-английски:
— Мы встречались… То ли в вашем берлинском посольстве, то ли на Вильгельмштрассе, в министерстве иностранных дел, у Вайцзекера… И, пожалуйста, не говорите со мной о вашем деле, я не отвечу ни на один ваш вопрос и не дам ни единого совета: каждое наше слово записывается…
Валленберг усмехнулся:
— Я знаю… Мне подсаживали многих… Только они… Сначала я вообще ничего не понимал, теперь — знаю, что к чему… Вы отказываетесь говорить со мною вообще? Или найдем какую-то нейтральную тему?
— Нейтральную тему найдем… По вашему усмотрению…
— Последние семь месяцев я сижу один… Начал беседовать с самим собою… Первый шаг в шизофрению…
— Отнюдь… Каждый человек постоянно говорит сам с собою… Неважно — про себя или вслух…
— Думаете, я еще не стал пациентом дома умалишенных?
— Я не психиатр, господин Валленберг…
— Вы не представились… Как мне к вам обращаться?
— Называйте меня сокамерник. Так будет лучше — в первую очередь для вас… "Мистер сокамерник" — прекрасное словосочетание…
Заметив книгу, лежавшую на койке Валленберга, удивился:
— А мне отказали в праве пользования библиотекой… Вы — счастливчик…
— Это Библия… Прекрасное издание, странный дар главного следователя, это ведь здесь запрещенная литература.
— Позволите взглянуть?
— Конечно… Вы шотландец или англичанин?
Исаев сухо ответил:
— Я сокамерник… Мы же уговорились… Ладно? Вам днем лежать разрешают?
— В последнее время — да… Раньше я стоял… Вы давно здесь?
Исаев взял Библию, лег на свою койку, начал листать страницы; сразу же обратил внимание на то, как кто-то отчеркивал на полях ногтем целые фрагменты.
В дверь забарабанили:
— Заключенный номер сорок, вам днем лежать запрещено! Исаев, словно бы не поняв надзирателя, вопросительно посмотрел на Валленберга, по-прежнему стоявшего под слепым оконцем; тот пожал плечами:
— Мне такое кричали первые полтора года… По-моему, требуют, чтобы вы поднялись…
— Вы же не знаете русского…
— Это не обязательно… Вам объяснят иначе…
— Лежать запрещено! — повторил надзиратель — Ясно?! За нарушение режима отправим в карцер!
— Вас в карцер сажали? — поинтересовался Исаев.
Валленберг ответил с усмешкой:
