Патриарх сел. Игнатий продолжал стоять.
- Ведомо ли тебе, архиерей, по какому "государеву слову и делу" привезен ты на Москву? - спросил Адриан.
- Не ведаю за собою, святейший патриарх, никакого государева слова и дела, - отвечал Игнатий.
- А знает ли тебя на Москве книгописец Григорий Талицкий? - снова спросил патриарх.
Вопрос был так неожидан, что Игнатий точно от удара в лицо пошатнулся и побледнел. Он сразу понял весь ужас своего положения.
- "Антихрист, антихрист", - трепетало в его душе.
Патриарх повторил вопрос.
- Книгописца Григория Талицкого я видел, - дрожащим голосом отвечал Игнатий.
- А где?
- На Казанском подворье перед поездом моим с Москвы в Тамбов, в великий пост.
- А о чем была твоя беседа с ним, Гришкою?
- О божественном и о писании Григорием книг.
- А что тебе, архиерей, говорил Гришка о великом государе? Не износил ли он хулу на великого государя?
Игнатий еще больше побледнел.
- От Гришки Талицкого хулы на великого государя я не слыхал, - почти шепотом проговорил он.
- И ты, Игнатий, на сем утверждаешься? - строго спросил Адриан.
- Утверждаюсь, - еще тише отвечал допрашиваемый.
Патриарх подошел к двери, ведшей в приемную палату, и, отворив ее, сказал приставу:
- Привести сюда Гришку Талицкого.
Талицкий был уже доставлен из Преображенского приказа.
Немного погодя послышалось глухое звяканье кандалов, и Талицкий с оковами на руках и ногах предстал пред патриархом.
- Знаем тебе сей инок-епискуп? - спросил колодника Адриан, указывая на Игнатия.
- Тамбовский епискуп Игнатий мне ведом, - отвечал Талицкий.
- И ты, Григорий, утверждаешься на том, что показал на епискупа Игнатия в расспросе с пыток? - был новый вопрос.
- Утверждаюсь.
- И поносные слова на великого государя при нем, епискупе, говорил ли?
- Говорил.
Положение архиерея было безвыходным. Запирательство могло еще более запутать и привести в застенок, на дыбу.
- Каюсь, - сказал он упавшим голосом, - те поносные слова он, Григорий, на словах при мне точно говорил, и те слова я слышал, и к тем его, Григорьевым, словам я говорил: видим-де мы и сами, что худо делается, да что ж мне делать? Я-де немощен, и поперечневатее тех тетратей велел ему написать, почему бы мне в том деле истину познать.
Он остановился. Казалось, в груди ему недоставало воздуху.
Патриарх молча перебирал четки. Талицкий стоял невозмутимо, и только в глазах его горел огонек не то безумия, не то фанатизма.
Архиерей как-то беспомощно поднял глаза к образам, а потом робко перевел их на патриарха. Адриан ждал.
- И он, Григорий, тетрати мне принес, - продолжал Игнатий с решимостью отчаяния. - Денег ему за них два рубля я дал, а увидев в тех тетратях написанную хулу на государя, те тетрати сжег, токмо того сжения никто у меня не видел.
Патриарх видел, что дело слишком далеко зашло и без суда всего архиерейского синклита обойтись не может. Признание сделано. Епископ, слышавший хулу на великого государя и не заградивший уста хулителю, не отдавший его в руки правосудия, является уже сообщником хулителя. Мало того, он не только слушает хулу на словах, но велит изложить ее на бумаге, а за это еще дает деньги тому, кто изрыгает страшную хулу на помазанника Божия.
"Антихрист, великий государь, помазанник Божий, антихрист! Экое страховитое дело, внушенное адом! - содрогается в душе патриарх. - И кто же в сем адовом деле замешан? Архиерей Божий, его ставленник!"
Через несколько дней князь-кесарь Ромодановский, проезжая во дворец мимо ворот патриаршей Крестовой палаты, увидел съехавшихся у тех ворот нескольких архиереев и остановился, чтобы спросить, по какому делу собирается синклит высших сановников церкви.
- По делу Гришки Талицкого, книгописца, купно с тамбовским епискупом Игнатием, - отвечал один из архиереев.
- Добро, святые отцы, - сказал князь-кесарь, - после вашего праведного суда Игнатью, куда ни поверни, не миновать Преображенского приказу… Архиерей, епискуп, на дыбе!
Эти зловещие слова привели в ужас архиереев. Но Ромодановский ничего больше не сказал и поехал во дворец.
Он застал царя и Меншикова над раскрытою картою.
