- Государь! - силится приподняться в гробу и в изнеможении опять падает на опилки.
Петр быстро подходит…
- Прости меня, служитель Божий!
Он осторожно берет Митрофана за руку и помогает ему приподняться.
- Прости… Я в сердцах изрек слово непутное… На сей раз пусть мимо идет слово царево… Я каюсь… Благослови меня, святитель…
Все это вспомнил Петр в уединении и тишине ночи и улыбнулся:
- Переклюкал, переклюкал меня Митрофан.
Он остановился перед подробною картою Швеции и обоих побережий Балтийского моря, внимание его особенно приковали устья Невы.
- Дельта Невы, как дельта Нила… Александр Македонский основал свою новую столицу, Александрию, в дельте Нила, а я свою новую столицу водружу в дельте Невы!
И Петр стал по карте изучать эту дельту.
- Всё острова… А коликое число рукавов!.. Сии все имеют быть дыхательными органами для моей земли.
Затем глаза его остановились на Ниеншанце, шведской крепости, стоявшей на месте нынешней Охты:
- Худо место сие выбрали для крепости… Я не тут ее воздвигну…
Разоблачения попадьи Степаниды, доведенные Павлушей Ягужинским до сведения царя, возбудили страшное дело в царстве застенка и пыток, в Преображенском приказе, где над жизнью и смертью россиян властвовал наш отечественный Торквемадо,[10] свирепый князь-кесарь Ромодановский.
Одновременно с попадьей к князю-кесарю явился и придворный певчий дьяк Федор Казанец и поведал Ромодановскому то же самое, что попадья поведала Павлуше Ягужинскому, и страшное дело началось.
Не далее как через две недели, приехав в Преображенский приказ, князь-кесарь спросил главного дьяка приказа:
- По делу Гришки Талицкого все ли воры пойманы?
- Все, княже боярин, - ответил дьяк.
- Вычти, кто имяны, - приказал Ромодановский.
Дьяк принес "дело" и, перелистывая его, докладывал:
- Книгописец Гришка Талицкий, иконник Ивашка Савин, мещанской слободы церкви Адриана и Наталии пономарь Артамошка Иванов да сын его Ивашко, да Варлаамьевской церкви поп Лука.
- Вишь, все одного болота кулики-пустосвяты, - презрительно пожал плечами князь-кесарь.
- Боярин князь Иван Иванович Хованской, - продолжал докладывать дьяк.
- Ну, это старая боярская отрыжка, из "тараруевцев",[11] - с улыбкой заметил князь-кесарь, - пирог на старых дрожжах… Ну?
- Церкви входа в Иерусалим, в Китай-городе у Тройцы на рву, поп Андрей и попадья его Степанида, - вычитывал дьяк.
- Степаниде, по закону, первый бы кнут, да ее государь не велел пытать, коли утвердится на том, о чем своею охотой донесла Ягужинскому, заметил Ромодановский. - Чти дале.
- Кадашевец Феоктистка Константинов, - продолжал дьяк, - племянник Талицкого Мишка Талицкой, садовник Федотка Милюков, человек Стрешнева Андрюшка Семенов, с Пресни церкви Иоанна Богослова распоп[12] Гришка…
- Кулик мечен-расстрига, - процедил сквозь зубы князь-кесарь. - Ну?
- Хлебного дворца подключник Пашка Иванов…
- Пашку я знавывал. Дале.
- Чудова монастыря черный поп Матвей, углицкого Покровского монастыря дьячок Мишка Денисов.
- Опять кулики пошли. Ну?
- Печатного дела батырщик[13] Митька Кирилов да ученик Талицкого Ивашка Савельев.
Дьяк кончил и ждал приказаний.
- Ныне жду я набольшого кулика, Игнашку, тамбовского архиерея… Быть ему на дыбе, - покачал головою Ромодановский.
Епископ Игнатий действительно был привезен из Тамбова в тот же день, но не в Преображенский приказ, а, по духовной подсудности, на патриарший двор.
Патриархом в то время был престарелый Адриан.
Прямо с дороги конвойные ввели тамбовского архиерея в патриаршую молельную келью. Дело было слишком важное, высшей государственной важности: не только хула на великого государя, но, страшно вымолвить! проповедь о нем как об антихристе. Поэтому и расследование дела производилось с особенной экстренностью и строгостью.
Когда Игнатия ввели к патриарху, Адриан встал и сделал несколько шагов к вошедшему.
- Мир святейшему патриарху и дому сему, - тихо сказал Игнатий и сделал земной поклон.
Потом он приблизился к Адриану и смиренно протянул руки под благословение.
- Благослови, отче святый.
- Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
