Так что если курсива в книге вдруг не окажется, не подумайте: автор высоко оценивает все здесь написанное. Отсутствие курсива будет означать, что работники типографии послали автора туда, куда его уже неоднократно посылали представители очень многих других организаций.
Дальше. Просматривая написанное, я обнаружил, что несколько важных сведений о Верещагине я все-таки сообщить забыл. Так, например, еще обдумывая книгу, я решил где-нибудь в самом начале обязательно описать первую любовь Верещагина. А вот сейчас, перелистывая рукопись, с ужасом обнаруживаю, что первой любви нет…
А она очень важна для всесторонней обрисовки характера героя. Без этой любви у читателя может создаться впечатление, будто Верещагин в детстве только и делал, что выращивал кристаллы и сотрясал город взрывами. А он все-таки человек, что там ни говори, хотя и ходит сейчас с телохранителями какого-то жуткого неземного вида. И ничто человеческое ему не чуждо было ни в детстве, ни позже.
Так что придется рассказать об этой первой детской любви сейчас. Коротко. В двух словах.
69
В то время Верещагин жил с родителями в длинном приземистом двухэтажном доме, которой теперь и не увидишь, хотя он есть. Потому что рядом теперь торчит жуткая стеклянно-бетонная тумба в двадцать один этаж, и, как солнце по небу ни вертится, домик верещагинского детства все время остается в тени. В вечных сумерках. Только и радости, что луна ночью иногда осветит его.
А в то время здесь было красиво. Дом стоял в глубине двора, вокруг росли деревья. И жила в этом доме девочка. Каждое утро – весной, летом, осенью – она выходила со своим отцом во двор и делала утреннюю гимнастику. Стройный мускулистый отец, одетый в спортивный костюм, поднимал руки, приседал, подпрыгивал, и девочка – тоненькая, в трусах и майке – повторяла за ним все эти движения.
Ежедневная гимнастика проходила в обстановке торжественной серьезности, и Верещагин любил наблюдать из окна за этой процедурой. Девочка с папой жили на первом этаже, Верещагин – на втором.
Чтоб не быть замеченным, Верещагин прятался за шторой. Ему хотелось выйти во двор и попрыгать-поприседать рядом с соседкой, но он не смел. Он был мало знаком с нею и совсем не знал ее красивого отца.
Сейчас уже трудно вспомнить, сколько сезонов продолжалось это наблюдение из-за шторы – может, год, может, два или три. Верещагину казалось, что он смотрит на девочку всю сознательную жизнь. От ежедневных занятий физкультурой она окрепла, выросла, повзрослела. Наступил день – июньский, солнечный, – когда Верещагин, выглянув из-за шторы, замер, пораженный: девочка делала гимнастику не в трусах, как прежде, и не в майке, а в голубом тренировочном костюме. С красной полоской вдоль плеч.
В этот же день Верещагин влюбился. То ли девочке очень к лицу был голубой цвет тренировочного костюма, то ли оттого, что, закрыв свое тело в жаркий июньский день, девочка как бы официально объявила, что ее тело представляет отныне некую тайну, а до тайн Верещагин всегда был охотник.
Так или иначе, но в этот день у Верещагина под сердцем образовалась горячая пустота, которая не исчезла ни к июлю, ни к августу. Теперь трудно установить точную продолжительность, но примерно эта пустота просуществовала в соседстве с верещагинским сердцем до следующей весны.
Поначалу Верещагин никак не проявлял своего чувства. Разве что перестал здороваться с девочкой при встречах и раньше обычного занимал по утрам позицию у окна.
Но потом девочка заболела. Это случилось в сентябре. Верещагин уже ходил в школу. А девочка – нет. Кажется, у нее был грипп. Родители, отправляясь на работу, запирали ее в квартире. Целыми днями девочка сидела на подоконнике и смотрела через оконное стекло на временно недоступный ей свободный мир. Возвращаясь из школы, Верещагин всегда проходил мимо этого окна.
Как уже говорилось, дом был окружен деревьями. Напротив окна девочки росла яблоня – невысокая и коренастая. Она была дикой и только случайно выросла не в лесу, а рядом с человеческим жильем. Люди ее не сажали. Возможно, какая-нибудь птица, лет двадцать тому назад, несла в клюве зернышко, чтоб полакомить им своих птенцов, и нечаянно выронила. И вот в ознаменование этой оплошности выросла яблоня.
