Зубная врачиха ищет нужный инструмент. Берет одни щипцы – кладет обратно. Берет другие, рассматривает – тоже обратно. Берет третьи.
А может, они и не щипцы называются. Клещи.
Верещагину нравятся эти щипцы-клещи. Потому что они никелированные и блестят. Он решает, что купит себе какие-нибудь. Повешенные на стенку, они оживят интерьер любой квартиры. Будут блестеть красиво и опасно.
Зуб скрипит, как ржавая дверная петля. Он трещит, как сухой хворост – в костре или когда его об колено. Раздается звон, будто выбили стекло. Боль. Треск… Внезапно посреди боли в мозгу начинает метаться слово «вереск». Это растение из рода вересковых, растет в лесу и образует заросли, которые называются верещанники. Когда вереск цветет, опьяняющий аромат его цветов так силен, что пчелы, прилетающие за нектаром, падают в обморок. Однако Верещагину удается совладать с собой, он в обморок не падает, он даже улыбается. Зуб мудрости – в клещах, извлечен на свет божий. Он желтоват, в складках желтизна сгущается, бок отколот гвоздем придворного ветеринара Александра Македонского, – зубная врачиха подносит клещи к глазам Верещагина – слишком близко. «Можете взять себе, – говорит она о зубе. И смеется: – На память от возлюбленной». – «Спасибо, – отвечает Верещагин. – У вас есть бумажка?» Зубная врачиха, улыбаясь, заворачивает зуб в кусочек ваты, Верещагин берет, благодарит, выбирается из кресла. «Есть необратимые потери», – говорит он неразборчиво, потому что за щекой, на развороченной кровоточащей десне кляп из ваты, но врачиха понимает его слова. «Бывают исключения, – отвечает она. – Хотя и редко. У Ивана Грозного, например, в старости стали прорезаться новые зубы». – «А я знаю про слонов, – говорит Верещагин. – У них зубы меняются шесть раз за жизнь».
Его усталую невыспавшуюся голову осеняет зубоврачебная идея, и он тут же, выплюнув в раковину кумачового цвета вату, торопится изложить ее зубной врачихе. «Слушайте! – говорит он. – Это же замечательная тема для докторской диссертации! Да что докторской! Вы станете академиком». И предлагает методику: нужно исследовать кровь младенцев в тот период, когда у них сменяются зубы – дело, конечно, в каком-то гормоне! Этот гормон нужно выделить, изучить, синтезировать и – пожалуйста! У вас гнилые зубы? Минуточку, впрыснем вам гормон – через неделю гнилушки выпадают, а через месяц вырастают новые, свежие, крепкие, блестящие клыки! Эпохальное открытие! Избавителю человечества от гнилозубых улыбок и вываливающихся искусственных челюстей гарантирована шумная слава при жизни и тихая благодарность потомков. Почему бы этим не заняться?
Пока Верещагин говорит, медсестра успевает зазвать следующего пациента, так что конец верещагинской речи слушает уже довольно значительная аудитория: что-то пишущая зубная врачиха, сестра, иронически приподнявшая брови, и новый пациент – он сидит уже в кресле, повернув к Верещагину голову, и шея его устала.
«Вы слишком рано выплюнули вату, – говорит зубная врачиха, закончив писать, и засовывает в рот Верещагину новый комок. – Идея, конечно, интересная, но я практик, мне такие исследования не по зубам, так что вы уж лучше сами». Медсестра смеется каламбуру «не по зубам», пациент кладет затылок на подставку, – Верещагин вдруг понимает, что все просто ждут, когда он уберется отсюда, никто к его идее не отнесся серьезно, он сердито бормочет: «Таким зубам – все не по зубам» и уходит, недовольный собой, сердитый на зубную врачиху, на строителей, перегородивших улицу, еще на кого-то, – в безуспешных попытках вспомнить, на кого именно, он доходит до своего дома, поднимается по лестнице и видит мужчину, который деликатно стучит в его дверь согнутым пальцем, так как не сумел найти звонок.
Этот человек пришел, оказывается, для серьезного разговора, он пожимает Верещагину руку и представляется: «Приехавший дядя Валя, брат мамы Тины», – изо рта Верещагина торчит окровавленная вата, дядя Валя смотрит на нее без одобрения, Верещагин невнятно говорит: «Верещагин» и вводит дядю Валю в квартиру.
172
«Проходите, – говорит он гостю. – Разуваться не надо, пол у меня немытый, грязный, ничего».
