«Вы знаете все правила, – уныло констатирует Тина. – Вы это сейчас придумали – с бланками, или уже когда-то бывали?»
«А то, – говорит Верещагин. – Конечно, протоптал дорожку. Мне, слава богу, не восемнадцать».
Тина задумывается. Верещагин смотрит на нее с надеждой: девушки не любят женихов, уже побывавших в загсе: он надеется, что теперь-то Тина в нем хоть немножко все-таки разочаруется, но она снова тянет его за рукав: «Пойдемте возьмем бланк розового цвета».
Верещагин упирается. Он предлагает другой вариант: написать в загс письмо с просьбой выслать бланк на дом. «А вдруг не вышлют?» – сомневается Тина. «Вышлют, – убеждает Верещагин. – У них этих бланков тыщи. Им совсем не жалко, если один пропадет».
Однако Тина отвергает почту. Он говорит, что если Верещагин стесняется, то она одна пойдет в загс и попросит бланк. «А как ты скажешь? – интересуется Верещагин. – Вдруг тебя спросят: где ваш жених?» Тина ловко придумывает ответ: «Я скажу, что мой жених в командировке».
Верещагину крыть нечем, он готов уже сдаться, но тут сама судьба приходит ему на помощь. «Ничего ты уже не скажешь, – говорит он, облегченно смеясь. – Они уже закрывают. Посмотри».
Тина посмотрела и увидела двух женщин, которые запирали дверь загса, о чем-то разговаривая друг с другом.
«С какой из них у вас был роман?» – спросила она.
«Вот с той, черненькой, – соврал Верещагин. – Давай отойдем в сторону, сейчас они пойдут сюда».
«Красивая, – сказала Тина. – Ей нравилось, когда вы ее целовали? Она млела от ваших поцелуев?»
Верещагин подтвердил: «Млела. А что ей оставалось делать?» – он очень рад, что загс так вовремя закрылся.
«Я с вами никогда не буду млеть, – сказала Тина. – Мне противно, что у вас со всеми одинаково. Я даже не хочу больше выходить за вас замуж».
«Ну и чудненько, – согласился Верещагин. – Идем лучше погуляем».
«Нет, – сказала Тина. – Я буду смотреть на эту женщину, а вы рассказывайте, как с нею целовались. Я должна все это очень хорошо себе представить».
Верещагин спросил: «А ты ни с кем до меня не целовалась?» – и в душе у него что-то знакомо дрогнуло.
«С одним, – ответила Тина. – Но это было давно. Фу, даже вспомнить противно».
«Сейчас противно, а тогда млела?» – спросил Верещагин. Ему не хотелось становиться на этот опасный путь, и он не удержался от искушения.
«Нет, – ответила Тина. – И вообще, разве это поцелуи? Он меня в щеку поцеловал. Один раз».
«Зачем же ты сказала «поцелуи»?» – спросил Верещагин.
«А как надо было?» – спросила Тина.
«Коли он поцеловал тебя один раз, то это «поцелуй». А если «поцелуи», то, значит, уже не один. Он тебя не один раз целовал?»
Тина задумалась, как бы вспоминая.
«Ну, может быть, два», – сказала она и засмеялась.
«Два, не больше?» – спросил Верещагин.
Тина опять задумалась. Она молчала довольно долго – то ли вспоминала, то ли делала вид, что вспоминает.
«У тебя такое выражение лица, будто ты перемножаешь в уме трехзначные числа», – сказал Верещагин.
Тина сокрушенно покачала головой. «Кажется, он целовал меня один раз в губы», – сказала она.
События развивались по давно знакомой программе. Верещагину даже страшно стало.
«Черт возьми!» – почти прорычал он. «Здравствуйте» – неожиданно сказала ему черненькая женщина. Она проходила мимо и улыбнулась Верещагину улыбкой сообщницы. «Здравствуйте, – ответил он. – Конечно, мы в загс с тобой не пойдем никогда, – сказал он Тине. – Ты мне солгала. А у меня к лжи идиосинкразия. Брак с тобой мне противопоказан. Конечно, лучше всего разорвать сейчас и разойтись, как в море корабли. Но если хочешь, можем сначала покататься на лодке».
Тина спросила, что такое идиосинкразия. Верещагин объяснил.
«Нет, вы серьезно?» – спросила Тина. «Куда серьезней! – ответил Верещагин. – У меня от одного только запаха лжи сердечные припадки».
Тина отнеслась к этим словам очень вдумчиво. «Я не знала, – сказала она. – Я иногда немножко подвираю, но ведь никому правда особенно и не нужна. Зачем говорить правду, если в ней не нуждаются? Но вам я больше никогда не солгу, честное слово. Можете спрашивать о чем угодно, мне совсем не трудно говорить правду, это даже приятно, если вам нужно. Хотите, я чем-нибудь страшным поклянусь, что всегда буду говорить только правду?» Тут Верещагин руками замахал, громко закричал: «Ни в коем случае! Ни в коем случае! У меня к клятвам тоже идиосинкразия!» – и они пошли к реке. Уже садясь в лодку, Тина сказала: «А я, знаете, физику сдала на тройку. Противная наука. У меня к ней идиосинкразия» – вот как она хорошо усвоила это трудное новое слово, разговоры с Верещагиным пошли ей на пользу; я вообще не знаю ни одного человека, который поразговаривал бы с Верещагиным хоть одну минуту и чтоб это не пошло ему на пользу.
