День гнева - страница 14
Тут Гришка тоже тихарился, зрачки ускользали, расплывались в зыбких белках. Иногда Михайло ловил на себе обещающий взгляд — мол, годи, потолкуем... Осцик открыто высказывал жалость по поводу «ненрытности» русских посланников в годы бескоролевья. Работали-де вяло, грубо, деньги совали «крывадушным» вроде Ходкевича и Полубенского, меж тем как шляхта литовская готова была «порушить Унию»... «Не было того!» — возмущался забывчивый Мартин Рыбинский, а Осцик возмущался его забывчивостью.
Сложением — острыми плечами, цыплячьей грудкой — был Осцик хиловат, но ловок, увёртлив и удивительно владел ножом. Похоже, часами упражнялся, как добрый шляхтич — с саблей. Глотнув горелки, звал слугу, могучего Варфоломея, сосущего в углу свою единственную за вечер кружку, и удивлял застолье «способами пронизання», ошеломительными и безотказными. Нож в руке, в рукаве, за голенищем оборачивался хищной рыбой, выскальзывая, где его не ждали, и так же юрко исчезая. В бою, посмеивались собутыльники, способы не сгодятся, а на большую дорогу Осцик и разорившись не пойдёт: «жидок да обачлив», осмотрителен. «И шибеницы страшится», — добавлял про себя Михайло, заметив неестественную тягу Осцика к разговорам о виселицах. Отмаявшись в ожидании казни на площади перед Кремлем, Михайло на дух не выносил таких бесед. Осцика тянуло, как вшивого на баню. Он знал такие соблазнительные и мерзкие подробности, словно сам эту сладостную жуть испытал или ходил с ведьмачками сбирать под виселицами изверженное семя для страшных зелий...
Не судите да не судимы будете. Одного не спускал Михайло Осцику — восхваления опричнины. Тот знал о ней из третьих уст, но уловил родное, возможность принять участие в мелкотравчатом злодействе, чтобы «последние стали первыми». Осцику нужен был тиран. Чтобы любил и отличал за верность, за готовность голову положить, по возможности — чужую. Восхищал Осцика и способ, каким Иван Васильевич завоевал Ливонию, напоминающий душегубское «пронизанне» ножа. И Полоцк он в своё время взял почти бескровно, не посчитавшись с трудностями зимнего похода. «В нашей же республике роспущонной спробуй посполитое рушение зимой поднять!»
Угадывалось в Осцике то уязвлённое дрянцо, однако с убеждениями, за какими учил охотиться покойник Колычев. Агент без убеждений в последнюю минуту дрогнет, пожалеет себя. Осцик, глубоко заглотив крючок, дойдёт до края. Ещё не зная, какой «лихвы» ему ждать от Григория, Михайло готовился к доверительному разговору с ним. Но чтобы Осцик начал первым.
Покуда — пили, пели, даже плясали со служанками-жидовочками, огневыми девками — жаль, без крестов под лёгкими сорочками. Господь простит: как в дальней дороге можно нарушить пост, в плену лучше обнять жидовку, чем разжигаться. Что Михайло и совершил в один из вьюжных февральских вечеров, к негодованию слуги-охранника ускользнув в лачужку над ручьём. Звали подружку Миррой.
Была она в той краткой поре цветения иудейских роз, когда широковатая талия ещё не расплылась вровень с бёдрами, а плечи не ссутулились как бы под страннической котомкой тысячелетнего изгнания. Очи не замутились мелочной заботой, и воспалённость век, наследственно поражающая евреек, была едва заметна. Зато и ублажала она Михайлу древним обычаем, с восточным бесстыдством и умащением тайных уд, так что поначалу простодушный московит краснел и уворачивался, но постепенно освоился, распробовал.
Мирра его о прошлом не расспрашивала, о себе рассказывала, что родом из Ошмян, где отец её Ося Нехамкин держит корчму, но не хочет, чтобы дочка работала у него, вертела попкой перед пройдисвитами. В Троках народ приличнее, да и ей вольнее, веселее. И если поначалу Михаиле запало подозрение, что разбитная прелестница слишком охотно потянулась к вязню, не только не получая от него ни солида, но ещё похмеляя в долг, то после пряных ласк он уверил себя, будто всему причиной его неотразимость.
Прознав о подвигах московита, Волович объявил, что, если тот даст шляхетское слово не бежать, хай ходит без охраны. Тем более весною ожидался приезд московского посланника. Михаилу выкупят или обменяют. Мирра, услышав о посланнике, забеспокоилась, залюбопытничала, боясь, видимо, потерять любовника. Расспрашивала, где остановится посольство, дадут ли Михаиле сразу повидаться с земляками, иди нужны доверенные посыльные. У неё есть на примете... Кстати, не захотят ли московиты, люди богатые, купить суконного товару или съестных припасов у евреев? Михайло обещал свести её отца с поставщиком посланника, но за комиссионные: «За каждый вырученный грош по лобзанию!» Она, опоминаясь, лепетала: «Ах, улюбенный мой, что мне посланник с его грошами, як без тебя останусь?» Михайло пшеничными усами, отрощенными за время плена длинно и пышно, по-литовски, осушал слёзы на её тугих щёчках. У самого под горлом не рассасывался комок.
