Действительно занимало Остафия Воловича хозяйственное положение Московии или глава разведки решил прочнее запутать Монастырёва в тех же тенётах, в какие московиты поймали князя Полубенского? С Михайлой щедро делились сведениями, собранными в России шпегами, полученными от паломников и перебежчиков. Они звучали безжалостно и убедительно, как приговор.
После падения Полоцка русское дворянство изверилось в победе, что выразилось в обилии «нетчиков»[26]. Их отлавливали по глухоманям, силой свозили в полки, пороли и казнили. Рассчитывать на стотысячную армию для отражения Батория при одновременном натиске татар и шведов Ивану Васильевичу не приходилось. На 1580 год их силы с королём Стефаном уравнялись, зато у короля преобладали профессионалы. Сможет ли царь собрать довольно денег для наёмников?
То не в обычае, выкручивался Монастырёв. Ни немцам, ни шотландцам до Московии не добраться. Великий князь зовёт татар и казаков. Гроши государь возьмёт на Севере, у англичан, в монастырях. Да потратит бесцельно.
Не столько гроши занимали пана Остафия, сколько «шатость в московитах» при поражении военном. «Волки заедают вожака, коли тот охромеет...» — «Мы — христиане!» У Воловича не было за душой святого, циничная ухмылка смолоду окостенила его лицо. Лишь искра возмущения иногда пробивала её:
— Ваш царь Россию в кулак зажал, обещая победу, землю, само море завоевать, хоть он в нём як курица плавает. Ужели ныне не ответят бунтом? Не спросят, где прибыль от тиранства и крови? Мы не стерпели бы!
Как объяснить ему, что в сознание русских людей врезался за прошедшее столетие, яко печать на камне, сплетённый знак самодержавства, патриотизма и православия. Сие — стена, оградившая Россию. Русский народ, намаявшись от княжеских усобиц и татарского ига, похож на сироту, обретшего отца. Всякое несогласие с ним — не просто измена, но кощунство. Отсюда — возвеличение государства, жертвенная готовность к лишениям ради него. Паны радные, при всей их любви к Литве, такого понять не в силах. Речь Посполитая дорога им, шляхтичам, лавникам и жидам, потому, что соблюдает их частные интересы в первую голову. Пусть право ещё не одолело силу магнатов, суды действуют гласно, шляхтич находит защиту не у короля, а у закона. В Московии такого не предвидится. Пану Остафию не понять, для чего защищать государство, если оно не защищает никого, кроме самого себя. В России в отношении власти и народа есть что-то чародейное. Михайло убеждён, что при нынешнем царе возмущение невозможно.
— А от голода? По нашим вестям множество грунтов у вас, и без того подлых да болтливых, лежит впусте. Север хлеба не даст.
— Сколь соберут, войску отдадут. Житницы государевы нетронуты, зерно в них годами копится.
— Где они?
— За Москвой где-то, — замялся Монастырёв. — Толком никто не ведает, скрывают. Частью в самом Кремле...
— Время испить вина, — спохватился Волович. — Вот и выходит, пане Михайло, иж государь ваш, хоть и много дурна сделал Литве, а оказался для нас истинной находкой. Ниякие злочынства тайной службы не сотворили бы того, что сделал сей неуёмный самодержец. А ежели в гисторию глубже копнуть, мы же его к вам и подсадили — кукушкиным яйцом! Мать его — Елена Глинская, отец — Овчина Оболенский, тэд литвин...
Впервые Михайло не овладел лицом. Волович спохватился:
— То ваши же слухи — про Оболенского, якобы он с царицей прелюбы творил. Но уж Глинская — наша дивчина. Не потягнуло бы великого князя Василия на сию молодуху, не родился бы Иван, а правил бы Владимир Старицкий. Он бы страну не разорил.
