Или нет. В том была проблема — как можно знать, что сделает кто-то другой, если его восстановить? Воспоминание было ненадежным проводником, а Людо был переменчивым.
Потому она держала его так близко.
Микал был у ее плеча, и она не позволяла себе прислониться к нему. Горе было наказанием, и она выносила его. Мадам Нойон и служанки отошли, гроб опустили, и лакеи окружили Клэра. Она платила вдвойне — Клэр не смотрел на нее, пялился на блестящую крышку гроба, щуря напряжено голубые глаза.
«Стоило рассказать мне», — конечно, даже машина логики во плоти ощущала беспокойство и предательство от такой тайны. Порой она задумывалась, были ли все ментаты такими чувствительными, как ее. У них было сильное восприятие и дедукция, говорили, у них не было Чувств. И это редко подводило их.
Порой она подозревала, что у Клэра хватало чувств.
Ее траурное платье было не совсем уместным, леди не должна была так наряжаться из-за смерти человека, что был, строго говоря, наемником.
Но она решила нарядиться почти как вдова, и это могло хотя бы передать Клэру… что?
Черная ткань, немодный маленький турнюр, лента с маленькими бриллиантами на горле. Длинные серебряные серьги, заряженные магией, сочетались с серебряными ледяными браслетами под ее рукавами и перчатками. Она годами не носила эти серьги, с прошлого траура…
«Трент. Гарри. Джордейн. Эли, — теперь к списку добавилось новое имя. — Людовико», — роза, как та, что сжимал папист, бормоча молитвы, отправляя душу дитя Господа в вечность.
Были другие поводы до тревоги, и главный был богатой каретой, что стояла, как жаба, у распахнутых железных ворот Кинсалгрина. Пики ворот были с чарами, что отгоняли многих воров, что решались украсть. Она заплатила, чтобы неаполитанца не обокрали тут. Время и гниль она побороть не могла, но другое его покою не помешает.
А с теми, кто был в карете, она разберется после этой церемонии.
Бледный Клэр. Его сжатые в тонкую линию губы. Он дрожал, волосы были неровно острижены, он сам убрал обожженные пряди, хотя Гилберн был рад исполнить долг пажа.
Долг Людовико.
Хотя небо было в тучах, дождь не лился. Лето было холодным и влажным даже для Лондиния, некоторые шептали, что Британния недовольна.
Если бы Эмма не следила за окружением, она бы ерзала.
«Если она недовольна, это не мое дело. Не теперь».
Стук дубовой крышки заставил ее содрогнуться, и она подавила дрожь, как Клэр разгладил гримасу на лице.
«Да. Стоило рассказать тебе. Я боялась, что нелогичность расстроит твой разум. Я боялась…».
Так признаваться нельзя. Примы не боятся.
— Прима? — тихий шепот, Микал был не рад ее дрожи.
Она шагнула вперед.
Замершая зелень, сияющие мраморные мавзолеи тихо гнили внутри, мертвые были защищены древними чарами, чтобы спать спокойно.
Ее Дисциплина поднялась в ней, и даже слабое солнце жалило ее чувствительные глаза. Она была рада вуали, но все же шла вперед.
Мокрая земля, вырытая могила и камень, в который опустили оловянный ящик, куда поставят гроб. Ящик в ящике, в другом — внутри была сердцевина, что была когда-то… чем для нее?
Не просто знакомый, не просто наемник, не просто друг. У этого не было названия.
Когда она запросила его услуги, он играл, словно она была мышью под его лапой. А мышь оказалась львицей, и кот моргнул и сохранял холодное презрение. А еще была другая женщина, магия и много крови. Он задыхался, умирая, издавал жуткие звуки, а потом она отпустила его.
«Стрига, — шепот, как ругательство. Она заплатила ему вдвойне, хоть он пытался отказаться. — Стоило дать мне умереть».
Ее ответ:
«Это, сэр, меня бы не обрадовало», — и нож попал в стену рядом с ее головой, тихое ругательство раздалось следом. Микал был близок к убийству неаполитанца, это была первая проверка его послушания как Щита… и она впервые подумала, что не ошиблась, приняв его услуги и укрыв его от последствий убийства предыдущего хозяина.
Она быстро заморгала, благодарная вуали. Позже сияющий мрамор поднимется над гробом, появятся надписи на сияющей поверхности. Возведение дома для мертвого требовало времени, даже если заплатить вдвойне или втройне за лучшее.
