— Я не привыкла к такому смелому обращению, мистер…?
Он отпрянул на шаг, побелел, поняв, что был замечен, и оценил качество ее платья и акцент.
— Да. Конечно, мадам. Буду рад. Проследуете за мной? Гарольд, шампанское! Мистер Бруин, угощения в Розовую комнату! Надеюсь, она вам подойдет, миссис…?
— Мисс Бэннон. Микал, моя карта, — она выдержала взгляд Рудьярда. Обезьяна молчала, но теперь впилась в одежду высокого мужчины и неуклюже сидела. Ее мех задевал его волосы, и контраст их был поразительным.
Консьерж побелел, заметил Микала, оливково-зеленый бархатный пиджак и открытые ножи на бедрах, и понял — он не был Клэром, разбирающимся сразу — что Эмма волшебница, еще и сильная, раз у нее был хоть один Щит. Микал достал бежевую карту взмахом пальцев с ослепительной жуткой улыбкой.
Любопытная тишина, полная шорохов, заполнила комнату. Рудьярд заметил ее Щит, его цвет поменялся почти так же сильно, как у работника отеля.
Волшебник сказал что-то быстро и тихо и даже почти поклонился, обезьяна чудом удержалась на месте при его маневре. Эмма впервые видела Рудьярда, делающего это без тени насмешки, и она склонила голову, слыша странные слова.
«Я не знаю этот язык, это не язык Дисциплины. Какой-то язык из Индаса?».
Поразил сильнее ответ Микала. Ее Щит звучал довольно, но напряжение в его тоне интриговало не меньше самих слов. Но он сказал и на английском:
— Ты прощен, кшатрия. Но только если не расстроишь ее.
— У твоего вида нет силы на этих берегах. И все же я буду рад, — глаза Рудьярда были подозрительно круглыми, и он осторожно отошел, выронил газету из медных пальцев. Когда он так белел, то больше напоминал индуса, и пульс Эммы забился быстрее, а потом она спохватилась, совладала с биением сердца и тревогами тела, отвлекающими ее. — Идем, Бэннон, — Рудьярд потянулся ко лбу, словно к шляпе, но взял себя в руки. — Ваш слуга, мэм. Во всех смыслах.
Хорошо, что она привыкла к его характеру еще в Коллегии, потому что даже не напряглась, хотя работник отеля прохрипел что-то вежливо, смог поклониться и поспешил в Розовую комнату, где розы были только на обоях. Она разглядывала узоры, радуясь, что в кофейной комнате почти никого не было, потому что она бы хотела избежать сцены.
Если Микал смог запугать шахматиста из Лахора, то и допрос должен пройти проще. Может, она успеет уделить больше времени надежности Щита.
Она долго откладывала этот вопрос, и он поднял гадкую голову, когда его не ждали. И впервые руки Эммы Бэннон не были уверенно неподвижными.
* * *
— Моррис? Это все? — шампанское пролетело, как вода, а за ним и напиток из серебряной фляги, и это успокоило наполовину индуса. Но он все еще был бледным и не таким едким, как обычно. — Это радует.
Обезьяна сидела у него на коленях и дрожала. Она ощетинилась, шерстка блестела на свету, что не жалил глаза Эммы. Это был анимус? Она считала истории, что у волшебников Индаса есть животные-аватары, порой они были как Щит, заботились о состоянии волшебника. Она никогда не видела такого, но трогать это существо нефизически было бы… невежливо.
И тогда будет сложнее договориться.
— Совесть мучает, Ким? — она держала бокал, но не пила. Жидкость с пузырьками в нем подрагивала, пока она смотрела, как жидкость блестит. Эта поза хорошо скрывала ее дискомфорт.
Рудьярд не любил свое христианское имя даже мальчиком, и Эмма воспользовалась паузой, чтобы собраться с мыслями и просчитать атаку. Микал был у двери, скрестив руки и прикрыв желтые глаза, но выглядел слишком напряженно, а не спокойно, как всегда.
Может, это было из-за волшебника.
Шахматист был крепостью. Но Рудьярда можно было легко захватить. Вот только нужно было вести себя с ним мягче, чтобы он пригодился и потом.
Лицо Рудьярда скривилось, и он смотрел на нее с таким ядом, что она почти радовалась этому.
— Такое бывает на службе великой леди, Бэннон. Если бы у тебя была совесть, тебе тоже было бы непросто.
Она чуть склонила голову.
— Женщин обычно считают сентиментальными созданиями, но хрупкими.
«И твоя ненависть к нам известна».
— Ты не совсем женщина, да? Не с этим у плеча и волей примы, — но он понизил голос, лицо было маской, он сжал рукой рубашку спереди, потер худое лицо. — Не важно. Моррис работал в Бермондси. Улица Фейтгилл. Двадцать семь, вроде.
