Дело Николя Ле Флока - страница 5
Он остановился, размышляя, куда бы ему направить свои стопы. Нет, он не явится с такой унылой физиономией на улицу Монмартр. Он давно собирался посмотреть на мадемуазель Рокур[4], восходящую звезду Французского театра, дебютировавшую год назад в роли Дидоны. «Меркюр» и «Газетт» уже написали о ней как о новом чуде. На его памяти она была первой, кто сразу после выхода на сцену произвела поистине ошеломляющее впечатление. Ей еще не исполнилось семнадцати, но все говорили, что своим завораживающим голосом она с таким воодушевлением произносит слова роли, что кажется, они идут из самого сердца. И Николя решил пойти в театр, в надежде, что зрелище отвлечет его от забот, а в фойе можно будет поймать пару-другую новостей, поучительных или пикантных, о которых завтра непременно упомянет начальник полиции.
Когда перед ним выросла темная громада водокачки возле моста Руаяль, снег сменился ледяным дождем. Фонари, поставленные вдоль правого берега реки и террасы Тюильри, сверкали в сыром воздухе, окруженные туманными нимбами. Обладая постоянным пропуском в сады Тюильри, он постучал в окошко сторожевой будки. Появившийся на пороге привратник узнал его и потрусил отпирать решетку, недовольно ворча себе под нос, ибо комиссар оторвал его от дегустации горячего вина с пряностями, добрая часть которых запуталась в его седых усах. Войдя в сад, Николя пожалел о своем решении. Он хотел пройти кратчайшим путем, а вместо этого очутился в настоящем снежном царстве, где среди сугробов не видно ни одной тропинки. Тут же явилась унылая мысль о том, что, пробираясь по глубокому снегу, он наверняка испортит свои башмаки, удобные, как войлочные тапочки; ему часто приходилось по многу часов проводить на ногах, но в этих башмаках он не чувствовал усталости, и они никогда не натирали ноги. Лучше бы он пошел вдоль колоннады Лувра. Вечерами там обычно безлюдно, и он смог бы оценить усердие городских властей, очистивших место от множества мелких лавочек, теснившихся там с незапамятных времен. Намереваясь украсить город, тамошние земли решили выровнять и разбить на них радующие глаз газоны, позволяющие на рассвете любоваться красотой восходящего солнца.
Ориентируясь на темные громады статуй, он аккуратно ступал по грязи, держа путь по направлению к калитке Разводного моста. В конце тропинки он уперся в высокий постамент статуи Цезаря работы Кусту. Рядом, в темном восьмиугольном водоеме слабо поблескивала вода. Пришлось свернуть налево и через Оранжерейный пассаж пройти к павильону, где нынче находился Французский театр. Прежде он давал свои спектакли на улице Фоссе-Сен-Жермен, в зале Этуаль, предназначенном для игры в мяч. В 1770 году, когда здание окончательно обветшало, труппе предоставили павильон, освободившийся после театральной машинерии Сервандони, переместившейся, следом за Оперой, в Пале-Руаяль. Николя разделял мнение многих критиков, считавших, что помещение, временно отведенное под театр, нисколько для этого не подходит.
Спектакль должен был вот-вот начаться. Контролер приветствовал Николя как старого знакомого. Комиссар часто дежурил в театре, особенно когда в зале присутствовали члены королевской фамилии или иностранные монархи инкогнито. В фойе его внимание привлекла шумная группа людей, над которой возвышалась голова верзилы Шоре, одного из старейших работников парижской полиции. Он подошел поближе. Двое стражников держали за руки какого-то человека с землистым лицом в потертом саржевом фраке, а полицейский комиссар методично извлекал из его карманов добычу и складывал ее на мраморную консоль.
— И этот тип еще смеет заявлять, что он невиновен! Да у него не карманы, а целая лавка скупщика краденого из Тампля! О, смотрите, это же Ле Флок! Вы как раз вовремя, друг мой. Но постойте, у вас сегодня нет дежурства! Неужели я ошибся, когда просматривал график?
— Вы не ошиблись. Я просто пришел сюда провести вечер.
— Значит, придется вам стать свидетелем за собственные деньги! У этого мошенника не карманы, а настоящая кладовая. Двое часов золотых, одни бронзовые, двойной луидор, шесть английских гиней, а еще…
