торжественно и прямо восседала Ольга Александровна. Была она одета в халат и в сапоги
отчего-то.
Степан хозяйским жестом указал Снарядову на табурет. Подле табурета стоял стул,
неуместный на крошечной кухне.
- Это для бати, - вязко заявил Степан. - А ты, дядь Кирюх, садись вот-тко на табуре-тко, -
он заржал в восторге от своей шутки. Зина угодливо хихикнула и кокетливо повела
плечом.
- Мухи тут, - плоско произнесла Ольга Александровна. - Голуби по окнам ходят, клюют
подоконник днем и ночью. Ночью звонок был, Кирилл. Степка трубку снял и, как был,
сразу в обморок. Я же ему не говорила, берегла. Семен звонил. Так... плохо слышно, почти не различить, флейты как будто играют, какую то не то музыку, не то... Сам черт не
разберет... - она всхлипнула. - А он и говорит мне... Мужайся, говорит, завтра почтальон
придет, принесет посылку. И все, пропал.
А я знаю, - с торжеством заявила она, вскинув голову, - что в посылке той будет! Мы все
должны быть здесь сегодня. В любую секунду. .
Раздался звонок.
И Снарядов тотчас же понял, что ему надобно бежать поскорее из этой гниющей квартиры
на кладбище, раскопать могилу Бальтазарова, вытащить покойника и разрубить его на
части, разрубить и отдать на съедение голубям, потому что все происходящее правда и
грядет беда. Предчувствие ужаса захлестнуло его, ноги тотчас же стали ватными, в голове
заклекотали голуби и запищали волынки и дудки. Бежать было поздно.
- Го-о-о-го-го! - загоготал Степан и тяжело помчался к входной двери, проваливаясь в
разжиженный пол по щиколотку.
Послышался шум, в воздухе пахнуло озоном, и тотчас же запах поменялся, стал приторно
сладким, удушливым.
- Меркаптан, - равнодушно протянула Ольга Александровна. - Я практику проходила в
больнице... Я стариков... Я знаю. Она устало улыбнулась Снарядову. - Все хорошо,
Кирилл, скоро все кончится.
В прихожей громыхнуло так, что табурет под Снарядовым заходил ходуном. После кухню
накрыло еще одной волной смрада и чей-то низкий бас, на грани слышимого диапазона,
изрек: «Доставлено». Тотчас же хлопнула дверь.
Спустя несколько секунд в дверном проеме появился Степан. Волосы его были
взъерошены более чем обычно, в глазах застыло тоскливое выражение жути.
- Вот, - протянул он небольшую коробку, заклеенную скотчем. - Я и расписался, а как же!
Коробка выпала из его рук и гулко ударилась о пол. Капли расплавленного линолеума
брызнули во все стороны. Одна из них попала на щеку Снарядову. Он с омерзением
смахнул ее рукой, ощущая гнусное тепло и онемение, растекающееся по тем участкам
кожи, что соприкоснулись с субстанцией.
Ольга Александровна встала, подошла к коробке и подняла ее с пола. Вернулась на свое
место. Села, пристроив коробку на коленях и, глядя в окно, за которым бесновались
голуби, принялась разрывать картон руками.
«Нельзя этого делать, ведь нельзя! - завопил кто-то в голове Снарядова, - нужно сжечь, отдать птицам!» Но он не сделал даже и попытки встать, настолько сильным ужасом было
сковано его тело.
- Давай, мать! - заорал Степан, - открывай ужо!
- Открывай ужо! - пискнула омерзительная его девка.
Ольга Александровна наконец справилась с неподатливым картоном и разорвала коробку.
Из коробки вылез Семен Владимирович Бальтазаров.
На мгновение все смешалось. Ольга Александровна глядела на мужа, сидящего у нее на
коленях, со смешанным выражением ужаса и 2обожания2 на лице. При этом она издавала
странные звуки, отдаленно напоминающие мышиный писк. Сын Степан, побагровев
мордой, ревел: «Батя! Батя вернулся!» И пятился задом. Зина вместе с ним верещала:
«Батя! Батя!»
Снарядов не отрывая глаз смотрел на своего покойного друга. Умерший был одет в тот
самый костюм, в котором его похоронили, из кармана, впрочем, торчала начисто
обглоданная куриная кость. На бескровном лице его выделялись горящие, насыщенные
чернотой глаза. В остальном покойник имел вид цветущий и самодовольный. И
удивительно ЖИВОЙ.
- Будя! - рявкнул Бальтазаров, и наступила тишина. Медленно, степенно поднялся Семен
Владимирович с колен супруги и потянулся как довольный кот.
«Да он же подрос! - в ужасе взбреднул Снарядов, - сантиметров на десять как… Что
