Вспомнились и ласки под луной и тихие песни, что пела она, и полные медом губы ее, и
груди ее, упругие, тяжелые, налитые женственностью, и кожа ее, как бархат…
…С трудом он признался себе, что никакой Варьюшки в его жизни и в помине не было.
Зачем тогда жить? Неистово топтаться на месте, терзать себя несбыточным, извергая из
себя ежедневно кусочек бытия вместе с экскрементами. Время не обманешь - время на
исходе, и нет той панацеи, что может исцелить.
Громко икнув, старик бросился было под машину, но смалодушничал и отпрянул от
проезжей части. Мысль о том, что грузовик не раздавит его, но покалечит, оставит лежать
жукоподобно, с внутренностями, разбросанными по асфальту, ужасала. Отчего-то стало
заведомо стыдно и перед женой, которая обязательно тотчас же появится из ниоткуда и
распечет его за неосторожность.
Стеная, Егор Васильевич решил отложить самоубийство на завтра, а то и на выходные.
Мысль о самоубийстве придала ему, впрочем, неслыханной смелости. Обнаглев, он
шагнул к обочине и фамильярно принялся размахивать ручкой перед автомобилями, то ли
прощаясь, то ли голосуя.
Не прошло и минуты, как перед его носом затормозила видавшая виды «Волга».
Растерявшись на секунду от необходимости разговаривать с посторонним человеком, Егор
Васильевич все же собрался и, приоткрыв пассажирскую дверь, брякнул:
-Свези-ка меня домой за пятнашку!
Водителя, мужчину битого, странная эта фраза отчего-то нисколько не удивила. Кивнув, он жестом предложил старику сесть.
Егор Васильевич по-бабьи втиснулся в салон, звучно захлопнул за собой дверцу и обратил
взор на улицу. В тот же миг его посетило осознание того, что на протяжении последних
нескольких секунд он ровным счетом ни о чем не думал, а следовательно, ни о чем не
переживал.
-Вот бы так вечно! - восхитился он.- Вечно бы тормозить «Волги» и приказывать им везти
себя домой! Это и есть рай!
Машина тем временем бодро неслась по городу. Проносились мимо увитые гнилым
плющом дома и прохожие, невообразимо жирные, медлительные люди, что глядели на
свои животы. Худые, облезлые дворняги метались вдоль тротуара. Из подворотен за ними
наблюдали откормленные мокрые коты, свирепо скалящие пасти. Вот голубь пролетел,
держа в клюве крысу. Высоко в небе парили комары. Надвигалась вечность.
-Сумрачно мне! - басом заявил вдруг шофер, не отрывая взгляда от дороги.
Егор Васильевич вздрогнул, словно его ударили обухом, и повернулся к водителю.
«Какой удивительный человек!» - невольно восхитился он. Удивительным показалось ему
выражение глаз пожилого водителя - коварное, в чем-то неуловимо жестокое и в то же
время прозрачно-пустое, наполненное водами лет.
«Как бы заговорить с ним?» Сама по себе мысль о том, чтобы завести разговор с
незнакомцем, казалась абсурдной. Вот уже сколько лет, как Егор Васильевич говорил
только с женой. Немногочисленные друзья его с годами рассосались, семьями
поглощенные, на работе же он привык обходиться короткими рублеными фразами: «Хлеб
есть! Даешь муку! Печь номер пять!» В общественных местах, в основном, выражал свои
пожелания мычанием. Общество вообще не располагало к вербальности. Обезличивание
во имя благоденствия. Ментальная стерилизация во благо физиологического процветания.
-Обезличивание! - пискнул Егор Васильевич, сам удивляясь своей невиданной смелости.
-Совершенно верно! - буркнул шофер, ловко маневрируя посередине пустой совершенно
дороги. - Стерилизация!
-То-то и оно, - согласился Егор Васильевич.
Помолчали.
-Я вот о чем думаю, - сказал шофер. - Ведь истинной целью существования любой
цивилизации является не что иное, как выращивание кладбищенских садов. К сожалению,
социальная сублимация не позволяет индивидууму открыто признаться себе, что суть его, как ментальная, эзотерическая, так и сугубо материальная, заключается лишь в том, чтобы
удобрить своим гниющим мясом землю. Неплохо было бы землю эту отдавать под
