есть… пану, ну вот, путь, направление, что ли, но он сам, и номер проинспектировал, и
был представлен лику Младых на картине, все как полагается, - он вытер лоб.
-Я бы хотел добавить, - подпрыгивая от нетерпения пискнул Скарабич, - что Еда с двумя
высшими образованиями, кандидат филологических наук и мой друг! Он картинно
всхлипнул и утер нос. Проскурня цыкнул на него, и Скарабич уставился в пол.
-Товарищи! - главред торжественно простер правую руку вперед, - в этот торжественный
день, от имени Консорциума Ревнителей Веры, равно как и от редколлегии «Морского
вестника», я хотел бы выразить глубочайшую признательность нашим друзьям,
покровителям и спонсорам из великой империи Крыс, поблагодарить их за
снисходительность к нашим ошибкам, долготерпение и бесконечную доброту, щедрость и
понимание. Мы, дети Олиума, тля у ног Предвечного, ваши рабы и последователи, поем
вам хвалу! - он упал на колени перед чудовищами.
-Кушайте, господа, милости просим, - подобострастно изогнулся Миногин.
-ДОБЖЕ!!! БАРДЗО ДОООБЖЕ!!! - заревел первый монстр. Он хрюкнул и
неестественным движением перетек к столу, протянул жирные лапы, и с чудовищной
силой ухватившись за левую кисть Авдеева, с хрустом вырвал ее из сустава, раззявил
огромную черную пасть и, отправив ужасный трофей в смрадную темноту, принялся с
упоением жевать, громко разгрызая кости.
Авдеев почувствовал звериную, невыносимую боль, открыл рот, чтобы закричать, но в это
время второй монстр, очутившийся возле него, схватил его за нижнюю челюсть и
повернув, оторвал ее с лоскутом кожи с шеи.
-Во имя братского сотрудничества между подземным городом Олиумом и Повелителями
Крыс! - взревело существо, размахивая челюстью.
-И вечного процветания наших народов! - в тон ему ответил Проскурня.
В кровавом тумане черный мир, окружающий Авдеева, тускнел, выцветал. Ему было
холодно, но холод этот он воспринимал опосредованно, равно как и боль. Словно все
происходило не с ним, и мало его касалось. Он понимал, что через секунду умрет, истечет
кровью еще до того как омерзительные твари сожрут его тело, но и это теперь казалось
ему не важным.
Волны смерти нежно укачивали его. Он вздрогнул лишь раз. Всхлипнул.
И затих, убаюканный водами тихой гавани.
Воробьиная песня
Желтыми улицами умирающего города бродил он, лишенный смысла существования, Егор
Васильевич Горобцов, пекарь в отставке, и выл тихонько, загребая носками рыжих
ботинок гниющие листья.
«Пропащий я человек! - визжал он мысленно, - неумеха! Не сложилась у меня жизнь.
Ведь и осталось-то всего ничего, а что я сделал? Что, спрашивается?»
Он думал о тоннах белого хлеба, что выпек для жирных, личинкообразных жителей
города, о миллионах сдобных булок, поглощенных жадными, жестокими детьми, о
бубликах, в спелую мякоть которых так часто вгрызались черные зубы его жены.
-А ведь я мог бы стать художником! Я неплохо писал!
Мысли его от работы метнулись к делам домашним. Привиделись ему гантели, что
пылились вот уж четверть века в кладовке, порастая грибом, и страшная, неполноценная
дочь его, которую, к счастью, жена так и не произвела на свет. При мысли о жене голова
Егора Васильевича и вовсе пошла кругом. На протяжении более чем двадцати пяти лет
каждую ночь, ровно в три часа семнадцать минут, просыпался он, мучимый раздирающим
душу желанием - выдернуть из-под храпящей жены подушку и сильно прижать ее к
мягкому лицу. Желание это с годами превратилось в навязчивую мысль, мысль, в свою
очередь, стала мечтой.
-Господи! - крикнул он тихонько, боясь реакции окружающих его отвратительных людей, -
Боже!
Он и не ждал ответа. В течение всей своей жизни Егор Васильевич научился ценить в
Боге молчание.
В поисках удивительного мысль его зацепилась в отчаянии за светлый образ Варьюшки,
бережно лелеемый, окутанный любовной дымкой.
- Одна ты у меня осталась! - всхлипнул он и наподдал ненавистно по скользкой листве.
-Любовь моя! Моя греза!
Вспомнились ему дивные тихие вечера в Основске, проведенные с любимой Варьюшкой.
