Некогда благоверный князь Юрий обошел ту же самую стену с теми же самыми иконами и спас город. Теперь, когда идут вокруг города, мало кто знает, почему он идет: обходят, как с исстари заведено, молятся без молитвы, крестятся, машут руками, как мельницы крыльями, кланяются, как дерева на ветру.
Обойдут раз в год стену и потом опять живут как ни в чем не бывало. Если же с кем-нибудь вовсе худое выйдет, возьмет копеечную свечку, обойдет зачем-то с ней город, отчего-то станет легче, и опять все наладится. Две правды живут в городе Белом: одна за стеной и другая вокруг стены. Страшно бывает днем за стеной встречаться с седою, древней башней; прохожий перекрестится, словно дань отдаст, и бежит из-за стены на базар, и обыкновенные дела ему после страшного кажутся веселыми. А лунною ночью, когда все новое спит и оживает каменное древнее, пугает керосиновый огонек в окошке мещанского домика или одинокий гуляка-фонарь. Две правды живут в город Белом: дневная – близкая и далекая – лунная.
Князь обходил крепостную стену с народом. В толпе было много людей из-за Ведуги, где земля светлая, песчаная, неплодородная, но почему-то в лесах сохранилось много великанов с волнистыми громадными бородами. Эти люди в овечьих шкурах, идущие за иконой, показались князю остатками седой старины.
– Кто эти люди, откуда вы? – спросил князь великанов.
– Мы – бороволоки со светлой земли, – ответили мужики в овчинных тулупах.
Светлая земля, населенная бороволоками, показалась загадочной князю, и потом дома он внимательно разглядывал карту древней Сар-матии. И там было племя, сходное с бороволоками, но только у тех бороволоков были копыта, рога и хвосты. Ведуга в то время текла в обратную сторону. И внезапно у князя в тиши его кабинета мелькнула мысль: взять на себя труд доказать, как с изменением русла реки племя бороволоков постепенно лишалось рогов, копыт и хвостов.
«Зачем это нужно?» – на минуту подумал князь, приступая к огромной работе. И тут же ответил себе: «Нужно знать свой народ».
В это самое время княгиня возвратилась из Семибратского монастыря и стала делать счастье князей Юрьевых. Марфу княгиня перевела к себе в дом и устроила в особой комнате рядом со своей спальней. Перенесла Марфа к себе Богородицу, Ивана-Осляничка, Ивана-Воина, повесила картину Афонской горы, св. Серафима с медведем, царя Ивана Грозного, розовую бумажку от кяхтинских чаев и стала всем им одинаково молиться за княжеское семейство все равно как за свое. И свою особенную, Марфину, тропинку пробила она от дома к леднику, и по всему стало видно, что ходить ей по этой вечной тропинке, пока жива будет.
– Марфа, а ты будто горошку поела! – стали говорить ей с соседней тропинки от людской к скотному двору.
Не брехом, как другие бабы, отвечала Марфа на эти слова, а молча глазами просила не трогать ее на вечной тропинке.
Наступало время рабочей поры, день ото дня прибавлялось работы, но княгиня все позднее и позднее выходила в поля. Утром она звала к себе Марфу и перекладывала с ней, советуясь шепотом, какие-то подушечки от самой тоненькой, в блин, и до подушки-перины.
– Эта на самое последнее время, – шептала Марфа об огромной подушке.
– Не велика ли? – сомневалась княгиня.
– И вы-то не маленькая, – отвечала Марфа, – еще прибавить бы, позаметнее.
Марфа, одев княгиню, садилась, распускала ненужные больше подушки-блины и все прибавляла и прибавляла пуху к огромной подушке.
Скосили на лугах сено, высушили, скопили, сжали рожь, сразу подошли овес и пшеница. Час пропустить в такое время – деловому хозяину за год покажется.
– Не замечает? – спрашивала Марфа.
– Что он может заметить, – говорила княгиня с досадой. – Прибавь еще!
Наконец, княгиня не выдержала и, с помощью Марфы, медленно и торжественно ступая, поднялась наверх по винтовой лестнице, постучалась и затворилась с князем. Обратно князь осторожно сам свел княгиню и под руку с ней вышел на двор, со двора на плотину и дальше в поле, где кипела работа.
Увидели в полях невиданное: под руку с быстрой княгиней шел медленно князь, обходя на дворе куриные ямки, камни на дороге и кучи хвороста на плотине. Возле канавы, отделяющей господскую землю от крестьянской, где раньше княгиня, не задумываясь, бывало, прыгала, не подобрав даже юбки, теперь князь сам положил кладочки. Не оставляя работы, искоса все смотрели с полей, долго не понимая; как гурт скота, когда вдали покажется не то волк, не то собака, не то Бог знает что. Вдруг, словно из-под земли, вырос Афонька-дурачок и, указывая на княгиню, громко сказал:
