Дед – не настоящей монах: Бог знает, откуда он пришел сюда, поселился в трещине монастырской стены и живет себе на славу, промышляя рыбой. Он привык в монастыре, монахи к нему тоже привыкли, трещину обделали вроде кельи и назвали старика Бенедикт, а народ и простые монахи стали звать семибратского привратника отец Водяник. И с виду стал он настоящей монах, только не мог прочесть воскресную молитву и вместо Богородицы говорил Чудородица.
Со следами весеннего утренника-мороза на сутулой спине Водяник пробирался со щуками в свою келью, и видит старик что-то неладное возле стены, где была его келья-щель: все на земле засыпано известкой, камнями, кирпичами. Водяник посмотрел вверх на Белую башню и остался столбом стоять, пока обедня не кончилась и монахи один за другим по доске стали перебираться в трапезную. Увидав столбом стоящего отца, любопытные монахи перепрыгнули один за другим ручей и по сухой гривке, как по доске, все потянулись к нему, собрались большой черной кучей и все до одного, неподвижные, столбами глядели вверх.
Ночью, когда в реку Ведугу спускается от месяца золотое веретено, – сколько видений бывает у Семибратского кургана! Но кто из этих монахов, переплывающих Ведугу только затем, чтобы там, за рекой, в деревушке провести мирскую грешную ночь, кто из этих слабых монахов сумеет удержать видение до зари и среди белого дня видеть лунные призраки? В это не верят теперь: упал монастырь. Но если среди белого дня само явится, как же тогда не поверить?
Днем, как завороженные лунною ночью, стояли монахи вокруг водяного старика и смотрели на Белую башню, а сверху на них в блеклых красках, но в ясных очертаниях смотрело изображение благоверного князя Юрия. На князе были лиловая мантия, светло-голубая ферязь, малиновое оплечье, голова с большими печальными глазами и длинными темно-русыми волосами склонялась перед сидящим Христом; в руке у князя был Сион, передаваемый им Господу.
Дедушка Водяник первый перекрестился и сказал:
– Ход! Монахи сразу все обернулись.
– Есть ход в Семибратский курган. Это Господь указывает нашему князю достать золотой гроб благоверного князя.
Монахи перекрестились. Изображение князя Юрия было как раз против Семибратского кургана.
– Ход! – заговорили монахи.
А Водяник, так и не выпуская корзины со щуками, пошел доложить начальнику города о явлении среди белого дня чудесного знамения.
Князь, со дня на день ожидая последнего ответа о приезде княгини, спешил окончить городские дела. В утро чудесного знамения ему подали для подписи бумагу особенной важности. Начальник стал очень серьезным, взял бумагу, хотел прочесть, но вдруг улыбнулся: вспомнилось смешное из только что прочитанного письма. «Овес посеян, – писала княгиня, – неужели пшеница взойдет?»
Деловая бумага была плохо написана и трудно читалась; князь опустил ее на стол и заглянул в окно на весну.
Было первое общее весеннее купанье всех птиц, здешних и прилетающих. Скворцы и жаворонки, вороны и галки, все крылатое слеталось к реке, кувыркалось на мелкой заводи. Бывало, такою весной непонятная тревога поднималась на сердце последнего в роду Юрьевых.
«Последний в роду Юрьевых достанет гроб золотой, откроет гроб, и тогда будет свету конец», – думал князь, когда весенними яркими днями видел черных людей, черную землю, черные деревья, черных птиц. Все черным казалось князю первой весной, и только после многих мучений в темном омуте вдруг неизвестно откуда явилась светлая точка, как неизвестно откуда весной прилетает певчая птица к нашей обыкновенной земле.
«Последние будут первыми, – говорил князь. – Я спасу свой народ, и пусть тогда будет этому свету конец!»
Нынешней весной князь был спокоен: птичья радость нынешней весной была ему даром. Но, может быть, князю это только казалось? Или это была последняя радость перед самым концом?
Князю было радостно смотреть на общее весеннее птичье купанье. Он важную бумагу отложил в сторону и хотел ответить на письмо княгини веселым весенним письмом. Но только он взялся за перо и написал крестьянскую поговорку: «Сей овес в грязь, будешь князь», что-то стало мешать писанью шутливого письма, кто-то из другой комнаты Правления в открытую дверь упорно смотрел на него, следил за ним и словно видел все его тайные мысли. Князь посмотрел в ту сторону, но особенного ничего не увидел: советник Черный мохнатый, как обыкновенно, сидел, заваленный бумагами, и, свесив громадные брови, писал. Князь хотел возвратить к весеннему письму, но прежнего спокойствия уже не было, хотел посмотреть в окно на весну, но там ничего не было хорошего: вороны купались в мутной воде. Досадный говор и шум поднимались в комнате старших советников, мелькнуло белое, тонкое, словно из бумаги вырезанное, с громадными толстыми усами лицо – это Полый Сучок рассказывал что-то Черному мохнатому, а молоденький щеголь, сын богатых родителей, шагал из угла в угол и насвистывал марш; младшие советники шумели, как гимназисты на перемене после звонка. И вдруг все, словно вспомнив о князе-начальнике, ворвались к нему в комнату и перебивая один другого, рассказали о чудесном явлении изображения благоверного князя Юрия на Белой башне против Семибратского кургана.
