С радостной улыбкой оглядывает тогда молодой князь собранные им старинные вещи: на стенах висит славянское и варяжское оружие, древние иконы, пронзенные татарскими стрелами и одежда славянского князя: светло-голубая ферязь, малиновое оплечье, шлем самого князя Юрия.
Последние будут первыми. Молодой князь спасет свой народ, он отроет золотой гроб благоверного князя, и пусть тогда будет этому свету конец!
– Захлебнулся! – бежит радостная молва по селу.
И спешит народ к усадьбе: кто луга травит, кто выдергивает молодые прививки в саду, кто, как мышь, сверлит стену амбара и спускает зерно.
Так скоро все княжеское добро пошло бы прахом, и настал бы конец князьям Юрьевым и конец всякой повести.
Вдруг Бог послал избавление и спасение княжескому роду от погибели. В Семибратский монастырь из чужих стран приезжала православная царевна помолиться Богу. Царевна отговела страстную, а на Пасху город Белый устроил большое торжество в честь заморской царевны. Благочестивая царевна пожелала во имя одного святого дела соединить на торжестве все сословия, в особенности дворянское и купеческое. Сама, не гнушаясь никем и не брезгуя ничем, ради хорошего дела, православная царевна объезжала мещанские, купеческие и дворянские дома, приглашая всех к доброму делу. Так приехала царевна и на Сборную улицу к Плещихе, в большой белый каменный купеческий дом. Старая Плещиха живет наверху, а внизу у ней за решетками сидят девки-поганки и трут табак. Бывает, разыграются девки, окно забудут закрыть, ветер подхватывает табак, и вся Сборная улица чихает.
– Вы чего, девки-поганки, развозились! – крикнет сверху Плещиха.
Окна закроются, но не скоро уляжется табак, и чихает всякий прохожий, кто любит табак и не любит. А многим, многим хотелось бы постоять около плещихиного дома. Красавица-сирота жила у Плещихи, как замарашка у Бабы-Яги. Кто видел тяжелую черную косу на девичьей груди, как она спускается, спускается…
– Богиня! – вздыхал образованный.
– Сорок конфеток стоит! – облизывался простой человек. Но кто бы ни был, ученый-разученый, богатый и бедный, родовитый и простой, все равно: вздохнув о красавице – чихнет.
– Будь здоров! – со смехом провожают его табатёрки.
Царевна приехала к Плещихе по делам православия, пленилась красотой сироты и позвала ее непременно к себе.
Сирота не ударила в грязь лицом, а тут же попросила царевну быть на балу ее чепчиком.
– Chaperon? – догадалась умная царевна, – я очень, очень рада быть вашим чепчиком[5].
В пунцовом тарлатановом платье, давно уже вышедшем из моды в других краях, сирота заткнула за пояс всех красавиц, одетых в модные платья. Князь Юрьев увидел на балу красавицу, и замарашка в один миг стала княгинею.
Взялась молодая княгиня за хозяйство в Юрьеве. Не через пень в колоду, не по-княжески работала. И отступили заросли терновника, шиповника, крыжовника и татарника от старого дома. На треснувшие пустые стволы легли железные скрепы. Речным чистым песочком золотились дорожки в саду.
Простились мужики с надеждой завладеть господской землей, но таковы мужики: что бы ни было, уважают хозяйство.
– Царь-баба! – назвали княгиню.
Женатый князь перестал думать, что он последний в роду и должен спасти народ. Передав все хозяйство молодой княгине, он сделался начальником города Белого и человеком стал.
Князь-начальник полюбил город Белый какою-то лунной любовью: прекрасно ему все древнее, новое унизительно дурно. А вовсе не плохо бы посмотреть ему ранней зарей, как сходятся по белым тропинкам и съезжаются по белым дорогам в базарный день: всякие здешние босомыки и заречные лесные бороволоки. Приезжает дед с лесовою собачкой на сене, старый, нос попугайчиком, с пучком рыжих волос на конце.
Осенив себя двуперстным крестом, дед становится в сенном ряду. Слетаются птицы, сходятся, съезжаются со всех сторон люди. Пахнет от босомык деду-бороволоку махоркой – он поморщится.
– Чурки, бревна! – ворчит дед.
Ко всякому слову бороволок говорит свою присказку, и хоть за сто верст от Белого помяни «чурки-бревна», вспомнят деда с пучком волос на носу и с лесовою собачкой на сене.
