— Не угрожай, Иван, ибо ты не мне грозишь, а самому господу Иисусу Христу. А он и наказать способен.
— Меня? За что? Это не я, а ты здесь при немцах царствовал! — Чепиков вдруг, схватив Лагуту за рубашку, стащил с лавки.
— Так вот ты для чего позвал меня, брат мой! — пытаясь освободиться из цепких Ивановых рук и едва выговаривая слова, прохрипел Лагута. — Свят-свят! Глаза у тебя аки сатанинские! Вот так зло из тебя и выпирает, Иван. — Он дернулся, вырвался наконец из рук Чепикова, попятился и выскочил за дверь.
Чепиков еще минуту покрутился по комнате, потом тяжело опустился на табурет… Когда поднял голову, увидел в дверях Марию.
— Зачем так, Иван? — тихо произнесла она, войдя в хату. — Обидел человека! Он за нас богу молится. Он и тебе добро сделает. Пойди к нему. Бог простит. Покайся, пока не поздно, за плохие мысли твои. — И она заплакала.
— Марусенька, любимая, — протянул он к жене руки, — не нужно к нему ходить, никогда. Все это вранье собачье. Слышишь меня? Вранье это.
— Господь захочет — и у нас дитя будет. Покайся! — твердила свое Мария.
— Ну, не будет — горе небольшое. Лишь бы ты была со мной. Пропаду я без тебя, Марусенька… Ну иди же ко мне!
Мария вырвалась из его объятий.
— Вот видишь, — горько покачала она головой, — ты только о себе да о грехе думаешь. А брат Петро без греха — о всех нас.
Иван Тимофеевич снова попытался было привлечь жену к себе, но она не сдвинулась, стояла словно каменный столб, чуть отклонившись назад.
— Да иди же ко мне, милая, повезу тебя снова в Киев. Хочешь, к московским врачам? А Лагута твой — мошенник и негодяй! Всю жизнь он такой!..
— Да ты пьяный! — отшатнулась Мария, вскрикнула: — Мама! — И выбежала из хаты…
…Еще долго после этого Чепиков ходил по комнате, нервно сжимая кулаки. Потом решительно направился в сени и принялся шарить в темноте на одной из верхних полок.
Наконец достал какой-то завернутый в тряпку предмет. Развернул, бросил тряпку под ноги… В слабом комнатном отсвете матово блеснула черная сталь пистолета.
Несколько секунд Чепиков держал парабеллум на ладони, словно взвешивая его, потом нырнул из сеней в темноту ночи. На него дохнуло густыми запахами трав и речной влагой.
Тихо. Небо мерцало звездами. Можно было различить крышу дома, заборчик внизу. Чепиков глянул на прямоугольник Степанидиного окошка — оно уже не светилось, и он не мог понять, то ли Мария с матерью легли спать, то ли куда-то ушли. А впереди, сливаясь с непроглядно черной стеной леса, возвышалась хата Лагуты, тоже с погасшими окнами.
Чепиков постоял на крыльце, всматриваясь в темноту и прислушиваясь к ночной тишине. Потом сошел на землю, перепрыгнул через заборчик и неслышно двинулся двором, заросшим спорышом, к соседнему дому.
Подкрался к окну, под которым — он это знал — стояла широкая кровать Лагуты. Сжимая пистолет, легонько коснулся левой рукой стекла. Оно зазвенело под пальцами.
Казалось, зазвенело и в сердце, в жилах, во всем теле. В комнате над белой занавеской показался силуэт Лагуты. Чепиков представил себе, как пуля пролетит сквозь стекло, оставив небольшую аккуратную дырочку, и человек в белой рубашке осядет вниз или упадет на пол и, уже мертвый, ударится головой о доски.
Узнав Чепикова, Лагута распахнул створки окна.
— Ну, чего тебе, Иван? — мягко спросил он.
— Петро, — угрожающе произнес Чепиков. — Я тебя предупреждал… — От нервной дрожи он даже не смог поднять высоко пистолет.
Увидев в руках Чепикова оружие и поняв его намерение, Лагута мигом бросился на пол…
Чепиков не сразу сдвинулся с места. Постоял, облизал пересохшие губы. Потом ступил слабыми ногами раз, второй и поплелся прочь от окна, но не к своей хате, а в противоположную сторону, в лес, который словно тайком следил за ним.
Тишина снова сковала мир, лес закрыл звезды, тянул к Чепикову острые сухие ветви. Он шел наобум, спотыкаясь, не выбирая дороги… Через какое-то время, остановившись на небольшой поляне, стал целиться из пистолета в фантастически очерченное, высокое, как Лагута, дерево. Его терзала неудовлетворенная потребность нажать на спусковой крючок. Резкий выстрел разорвал ночь, разбудил лес и забухал, застонал над Росью. Над самой головой Чепикова тревожно ухнул сыч, зашумели разбуженные птицы. Высокое темное дерево не только не упало, а, казалось, двинулось на него, и он выстрелил снова и снова…
