Раз уж речь зашла о патриотизме и языке, вспомню еще один печальный день моей жизни. В 2012 году в Стамбуле состоялся отборочный матч чемпионата Европы по футболу между сборными Турции и Мингера, чье население к тому времени приблизилось к полумиллиону человек. Мингерцы выиграли встречу со счетом 0: 1 благодаря назначенному на последней минуте сомнительному пенальти. И я, равно влюбленная в прекрасные турецкий и мингерский языки, испытала невероятную боль от того, что случилось потом. Разъяренные фанаты кинулись громить расположенные в Стамбуле мингерские рестораны и чуречные. (Помните отравленный чурек, погубивший доктора Илиаса?) Крушили витрины магазинов, в названии которых встречалось слово «мингерский»; некоторые из них были разграблены, отмечались и случаи поджогов. Тогда я на неделю спряталась от журналистов и вообще ото всех и решила, что лучше всего будет забыть об этих событиях. Так же я думаю и теперь.
Готовя к печати письма Пакизе-султан, я часто спрашивала себя, что подумали бы те, кто пытался выжить в Арказе 1901 года, избежав чумы и политических репрессий, если бы попали в город в 1950-е годы, когда я жила там с мамой. Мне кажется, они обрадовались бы, увидев достроенную в 1933 году величественную гробницу Командующего Камиля, памятники Камилю и Зейнеп и только Командующему, установленные в пяти важнейших местах города, реющие повсюду мингерские флаги.
Наверняка на них произвела бы впечатление новая пристань из мингерского камня, у которой без опаски могут швартоваться большие корабли, длинный крепкий пирс. А еще современная больница имени Зейнеп и Камиля, огромный Дом радио, построенный в мингерском стиле деревянного зодчества, но из бетона и розового мрамора, здания Университета имени Командующего Камиля, маленькая симпатичная Арказская опера и Мингерский археологический музей.
Зато многоэтажные дома, возведенные вдоль проспекта Командующего Камиля и на обращенных к морю склонах холмов, огромный «Парк-отель», напоминающий белую коробку из бетона, и установленные на крышах высоких зданий, чтобы видели пассажиры подходящих пароходов, огромные неоновые рекламы отелей и розовой воды, голубые и розовые, думается, оттолкнули бы пришельцев из прошлого.
Башню, заложенную к двадцатипятилетию правления Абдул-Хамида, достроили через много лет после Мингерской революции. На верхушку ее вместо часов установили поднятую-таки со дна морского археологом Селимом Сахиром статую богини Мины. (Одно время, находя в ней сходство с женой Командующего, ее хотели переименовать в статую Зейнеп.) Вскоре после окончания итальянской оккупации башню почему-то стали звать Мингерским монументом, и это название так за ней и закрепилось.
В 1950-е годы, возвращаясь с прогулки домой, мы с мамой всем своим существом ощущали присутствие на холме, слева от проспекта, господствующей над городом гробницы Командующего Камиля, но ни в фаэтоне, ни дома о нем не говорили. А вот в начальной школе имени Камиля и Зейнеп, куда я начала ходить в 1956 году (мимо нее фаэтон тоже проезжал) и где портреты Командующего висели в каждом классе и были напечатаны в каждом учебнике, о нем говорили все время.
Сто двадцать девять мингерских слов Командующего Камиля и предложения, которые можно из них составить, я затвердила наизусть еще до школы. Поэтому в первом классе я очень быстро научилась читать по-мингерски. К концу первого школьного года я с помощью купленного мамой маленького словарика выучила еще двести пятьдесят мингерских слов, которых не слышала прежде ни от Рины, ни от детей на пляже. Бо́льшая часть моих одноклассников тем временем еще не вполне освоила алфавит.
Осенью 1957 года, когда я перешла во второй класс, учительница, видя, насколько мой словарный запас богаче, чем у всех остальных детей, пересадила меня за первую парту и разрешила листать мой маленький словарик (большой еще не составили).
Однажды, когда в класс зашла дама-инспектор, раз в год без предупреждения наносившая визит в школу, учительница вызвала меня к доске и спросила, что я выучила в последнее время. Я назвала древние мингерские слова и перевела их: «тьма», «газель», «ледяная гора», «желоб», «обувь», «тщетно». Значения некоторых слов, как мне думается, не знали ни крашенная в блондинку гостья, ни учительница.
