Султан-реформатор Абдул-Меджид хотел оставить трон своему сыну Мураду в обход брата Абдул-Азиза, возлагал на шехзаде большие надежды (хотя почему-то и назвал однажды «несчастливым»), выучил его французскому языку, пригласил итальянцев Ломбарди и Гуателли давать юноше уроки музыки. Однако в возрасте четырнадцати лет (мы знаем это из воспоминаний обитательницы гарема) Мурад-эфенди перенес тяжелую болезнь, которая повлияла на его разум и память и впоследствии время от времени возвращалась.
Врач-неаполитанец Каполеоне (которого в Стамбуле именовали Каполеоном), лечивший молодого человека (и познакомивший его с масонами), посоветовал ему употреблять вино и коньяк. В Курбагалыдере был создан «винный погребок», и Мурад-эфенди пристрастился к выпивке на всю оставшуюся жизнь. Шехзаде давал у себя в особняке обеды, сопровождавшиеся музыкой, на которые были званы прогрессивные журналисты, поэты и писатели, сторонники свобод, конституции и парламентаризма, такие как Ибрагим Шинаси[164], Зия-паша[165] и Намык Кемаль.
Когда наследник британского престола принц Эдуард, с которым Мурад-эфенди подружился в Лондоне после пережитого страха отравления, попросил его при встрече с королевой Викторией поцеловать ей руку, он сделал это, не испугавшись гнева своего дяди-султана. Молодой шехзаде знакомился в Европе также с другими монархами (например, с Наполеоном III) и политическими деятелями, писал им письма, в которых обещал свою помощь. По его мнению, европейские нации подчинили себе своих королей и короли с этим смирились. То же самое следовало сделать и султанам.
Однако, когда Мурад V внезапно оказался на троне, происходящие вокруг события: заговор, переворот, убийство дяди (все, что сделало болезненно подозрительным его брата Абдул-Хамида) – сказались на его душевном здоровье. По общему решению высших сановников он был низложен. Абдул-Хамид сначала запер брата во дворце Йылдыз, где тот попробовал утопиться, прыгнув одетым в дворцовый пруд, а позднее попытался сбежать через окно.
Впоследствии, мечтая снова взойти на трон, Мурад V много лет старался убедить врачей, что разум полностью к нему вернулся. Однако эти мечты и несколько неудачных попыток похищения низложенного султана послужили лишь ужесточению его изоляции от мира. Бывало так, что посреди ночи в его спальню с фонарями в руках вторгались посланцы из дворца Йылдыз, дабы убедиться, что в постели он, и никто иной. Удостоверившись в этом, они удалялись с почтительными поклонами, а в качестве извинения кивали на Абдул-Хамида: дескать, султану донесли, что Мурада V видели в Бейоглу.
Мучимый опасениями, бывший султан постоянно менял спальни. Впрочем, вокруг него всегда находилось шестьдесят – семьдесят гаремных рабынь, стремящихся снискать расположение низложенного владыки, так что нам, «жителям современного мира» (как сказал бы Генри Джеймс), сложно понимать его и жалеть.
В последние годы жизни Мурада V мучил диабет. Кроме того, на его здоровье сказался скандал вокруг Хатидже-султан (он никак не мог поверить, что все это правда), после которого Абдул-Хамид несколько раз вопрошал брата через посредников, какого наказания заслуживает племянница (хотя кары, как мы помним, и не последовало).
На смерть низложенного султана газеты – по приказу Абдул-Хамида – отозвались лишь крошечными заметками. Народ, собравшийся на Галатском мосту и набережной Сиркеджи, чтобы проститься с бывшим повелителем, не пропустили к Новой мечети. Тело Мурада V доставили из дворца Чыраган на пароходе «Нахит» и поспешно похоронили рядом с матерью, с которой он когда-то каждое утро толковал о политике, почтительно поцеловав ей руку, а она называла его «мой лев».
По Стамбулу поползли слухи, будто старший брат султана на самом деле не умер, вскоре после похорон его извлекут из могилы и переправят в Европу, а потом снова посадят на трон. По этой причине Абдул-Хамид послал на погребение (в котором и без того заставил участвовать все правительство) своего личного адъютанта. Этот адъютант, «чье имя всегда будут вспоминать с отвращением», бесцеремонно подошел к покойнику, схватил его за волосы и изо всех сил дернул, чтобы убедиться, что тот и вправду мертв.
