Предпоследний.
Вообще-то, кинотеатр – это весьма своеобразное место.
Его зал собирает множество самых разных людей, каждый из которых пересекает грань, называемую входом, и оставляет за этой гранью все свои проблемы, радости, печали, сомнения для того, чтобы объединиться с остальными в общем переживании.
Но от театра, кинотеатр отличается тем, что в нем отсутствует прямой контакт с участниками действа, а остаются опосредованные тиражированной пленкой взаимоотношения уже не живыми людьми на сцене, а с актерами, которые это действо давно завершили.
То есть, кинотеатр – это все-таки и, в конце концов – общение с техникой.
И в результате этого, человек, все равно, остается один на один самим собой, даже находясь в толпе.
В театре, человек – соучастник, в кинотеатре – зритель.
В театре, человек несет ответственность соучастника, в кинотеатре – безответственность наблюдателя.
Это и делает кино куда более доступным большинству, чем театр.
Фильм может быть элитарным, спектакль – элитарен всегда.
Для кино – постоянная элитарность – смерть.
Для театра – смерть массовая доступность.
Смерть эта называется – обесцеливанием существования.
И потому, эти два вида искусства никогда не пересекутся, не смотря на то, что даже актеры в них заняты, как правило, одни и те же.
Работа у актеров, в театре и кино – разная.
Как и разные у них цели.
Через два часа, в толпе возбужденных, слегка восторженных от появившегося откуда-то изнутри желания скорее повоевать за правое дело, слегка загрустневших от гибели главного героя, людей, испытавших смесь тоски и самогероизма, Крайст и его спутники выходили на вечереющий городской воздух.
– Ну, как? – спросил Крайст Риоля.
– Ничего не понимаю, – пожал плечами Риоль, заметив при этом, что его и не грустное, и не восторженное лицо привлекает внимание окружающих диссанасом с остальными лицами людей, выходящих из зала.
«Как бы не записали в троцкисты, на всякий случай», – подумал Искариот: «Ну и народец. Лучше остановиться, от греха подальше…»
«Могут», – подумал Крайст, но все-таки, не остановился:
– Что же тебе не понятно, Риоль?
– Чем восхищаются люди?
– Чапаевцами.
– Так ведь, чапаевцы драпают от первого до последнего кадра. А в перерыве между драпаньем, бузят, постреливают своих командиров, не выполняют приказы начальников, спят на посту, и грабят местное население.
Разве этим можно восхищаться?
После этих слов Риоля, Крайст замолчал, а Искариот, усмехнувшись, проговорил:
– Глупые видят то, что хотят видеть.
Умные – то, что есть на самом деле…
– А мудрые? – Мудрые, понимают, почему это происходит…
– Вообще-то, Риоль видит больше, чем все остальные люди, – тихо сказал Крайст Искариоту.
Искариот вздохнул:
– Не знаю, принесет ли это счастье в будущем, но проблемы в настоящем, это приносит всегда…
Отделившись от толпы, они все свернули на набережную обводного канала. Туда, где смешные, горбатые мостики соединяли берега сдвоенными лестницами, ведущими сначала вверх, а потом вниз.
– Если бы мне кто-нибудь назначил свидание, я хотела бы, чтобы это произошло здесь, на таком вот мостике, – сказала девушка, нарисованная акварелью.
– Если бы мне кто-нибудь назначил свидание, я хотела бы, чтобы это был человек, который меня любит, – ответила ей девушка, нарисованная углем.
Девушка, скачанная с интернета, ничего не сказала, но, как делала это уже не раз, на мгновение прижалась к спине Риоля и слегка провела по ней своей грудью.
При этом, она посмотрела на округлую башенку – спальнь номера люкс – на крыше гостиницы «Балчуг».
– Наверное, можно быть счастливым даже при тирании, – проговорил Крайст.
Искариот, который постоянно озирался по сторонам, ответил ему:
– Да, но только до тех пор, пока с тиранией не сталкиваешься…
– Нам это пока не грозит, Искариот, – сказал Риоль.
– Тем, чьи квартиры сегодня опечатывали, вчера тоже так казалось.
Хорошо, что у нас больше опыта.
– Ты что-то заметил? – спросил Крайст.
– Крайст, мне не нравятся те трое, что постоянно идут за нами, – Искариот указал на группу людей, остановившихся у стенда с газетами и принявшихся нарочито внимательно разглядывать текст, – Это шпики.
