Вместо твоего плеча —
камень, памятник поглажу.
Мне осталась лишь печаль.
Мне одной нести поклажу.
Вместо серых глаз твоих —
надо мной сереет небо.
Ты оставил мир живых
так поспешно и нелепо.
Локти грызть, себя казнить —
не помогут завыванья.
Не оставил ты письма
на прощанье.
* * *
Забудьте обо мне, как будто не жила.
В какой дыре, в какой норе мне скрыться?
От бледного любимого чела
не отвлекают ваши лица.
И дайте вдосталь мне наплакаться одной,
излиться водопадом боли.
Я перешла рубеж. Я в стороне иной.
Участие меня неволит.
Букет, засохший на могиле. Мелкий дождь.
Меня вы утешать не смейте!
Поправший жизнь и отрицавший ложь,
он отнял право первой смерти…
Я почувствовала, что горе не уходит. Оно, как волны океана, наступает и отступает. В лучшем случае становится частью опыта жизни. Действительно, то, что не убивает нас, делает крепче.
Смерть Вадика изменила мое отношение к смерти и личным утратам. Я лучше понимаю страдающих от потери близких. Как невнимательна была порою к ним, как мало говорила на темы, такие сокровенные и болезненные.
Я осознала личное назначение в облегчении горя переживших подобные трагедии. Эта книга – часть миссии, такой важной для меня.
Вот слова скорбящего: «Я стала думать о скорби брата или сестры как об “уцененной” скорби. […] Люди волнуются о скорбящих родителях и обращают мало внимания на горе братьев или сестер. […] Очевидна боль родителей, потерявших ребенка, но сильна и боль сестры или брата, потерявших невосполнимого друга. […] Потеря сестры или брата – часто первый их опыт, касающийся смерти молодого человека. Молодые люди думают, что они будут жить вечно»>[40]. Где-то прочла, что для брата смерть сестры (и наоборот) противоречит сложившемуся в сознании миропорядку, при котором братья и сестры живут на этой земле, пока живы. Они, помимо мужей и жен, наши естественные спутники, данные Богом и родителями. Дико и неестественно терять их на жизненном пути, но особенно страшно, если потеря происходит при обстоятельствах, подобных нашим…
В книге о брате, умершем ребенком: «Хотя четверть американцев потеряли сестру или брата, их горе – в тени потери родителями ребенка. […] Когда спрашивали о брате, руководствуясь лучшими намерениями, соболезнующий качал головой: “Как это должно быть ужасно для твоих родителей”»>[41].
Когда умер брат, девочка старалась вести себя хорошо, чтобы не огорчать родителей, но у нее были серьезные проблемы, которые она скрыла. Элизабет «заморозила» горе. Никто не замечал, как она страдает, а она запрятала глубокие чувства к брату и память о нем в «шкаф» до тех пор, пока тот не затрещал по швам. Тогда Элизабет обратилась к психотерапевту и медленно, но верно смогла добраться до корней своего тяжелого состояния, обнаружила, что причина этому – то, что не «отгоревала» смерть брата. Начался длительный процесс исцеления, результатом которого стала книга.
Невозможно передать горе моих родителей. Мама замкнулась и не хотела никого видеть, папа, такой жизнелюбивый, горевал по-своему. Мама, у которой предстояло 70-летие, сказала, что отмечать его не будет. И по сей день мама отказывается ходить на празднования. А папа не хочет ходить без нее…
Пока человек жив, есть надежда. С его смертью – конец надеждам.
Самоубийца не только лишает любящих его людей своего земного существования. Он обрывает все надежды, связанные с ним в будущем.
Мой брат не увидит, как выросли мои девочки, никогда он не станет опорой стареющих родителей, не узнает, что станет с его сыном.
Полагаю, Вадик думал, что, вычеркнув себя из нашей жизни, нашу жизнь облегчит, но он безмерно изуродовал и утяжелил ее.
Если тот, кто намеревается покончить с собой, думает, что всем будет лучше без него, он глубоко заблуждается.
С гибелью человека его родственникам становится хуже в неизмеримое число раз. Рушится привычный мир, рушатся семьи, оказавшиеся не в силах справиться с грузом вины и взаимных обвинений…
Сердце оборачиваю ватой.
Память прячу в коробок.
Вот за благодушие расплата.
Вот урок.
Буду скрягой в коробке я рыться,
бережно перебирать
то, что было и чему не сбыться,
