Валяйте! Гурьбой веселитесь
в своем карнавальном чаду.
Но только меня не зовите
на пиршество. Я не приду.
Я миру иному причастна,
и я презираю обман
улыбок чужого участья
и непотопляемый fun.
Женщина, потерявшая мужа и двухлетнюю дочь в аварии, сердилась на тех, кто жаловался на мужей и не ценит то, что имеет. «Я сердилась на семьи, которые были не затронуты бедой. Ненавидела всех, кто имел то, что я потеряла. А затем те самые мысли, такие трудные, заставили меня спуститься еще на одну ступень ниже. Они заставили меня ненавидеть самое себя. “Что я за озлобленный человек, чтоб иметь такие мысли? – р ассуждала я. Посмотри на себя. Ты полная развалина”»>[37].
Я покривила бы душой, если бы сказала, что мы избежали гнева, досады, обиды, раздражения, ожесточения против судьбы, против моего брата, против недалеких и неумных замечаний некоторых знакомых. «Как он мог нас бросить? Как мог оставить старых родителей? Он, наверное, был ужасный человек! Он меня ни в грош не ставил и даже не попрощался со мной! Ему никто не был нужен! Он нас не любил…» Все это продиктовано горем и по существу несправедливо. При чем здесь мы? Он мучился один со своими внутренними демонами и погиб один…
Депрессия и отчаяние
Печаль, чувство поражения и безнадежности часто овладевают теми, кто потерял близкого человека. Скорбь и горе отравляют существование. Знайте: нет календаря, по которому скорбь отпустит. Тот срок, который годится для одних, не подходит для других.
Я ложилась и вставала с мыслью о брате. Слезы лились по всякому поводу. Когда пришла утешать соседку, у которой внезапно умер муж, плакала я, а соседка сидела с сухими глазами, и я виновато объясняла, что недавно погиб брат. То же повторилось, когда позвонила с соболезнованием бывшей начальнице, у которой умерла сестра. Невозможно рассказать о состоянии горя и печали, в которое погрузилась наша семья. Слабое представление об этом могут дать мои стихи, посвященные брату.
Из дома вышел человек
С дубинкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Даниил Хармс
* * *
Из дома вылетел птенец,
из отчего гнезда.
Он далеко не улетел,
а рухнул вот сюда.
В ложбине лужица блестит,
весной взрастет трава.
Зачем об этом я пишу?
Зачем еще жива?
* * *
Небо скатаю – серый ковер —
в трубочку астронома.
Нет тебя там,
нет тебя здесь,
в небе и дома.
Знала бы – псом на пороге легла,
взвыла бы воем.
Только уйти бы я не смогла
вместе с тобою.
* * *
Все теперь не то,
все теперь не так.
Жизнь пошла теперь
наперекосяк.
Мне не в радость день,
не во благо ночь,
и не отогнать
черных мыслей прочь.
* * *
Украли «Крик»
знаменитого Мунка.
Украли «Крик».
Я думала: шутка.
Нелепо и жутко.
Ты слышишь, старик?
Украли – «Крик».
Крик провидца,
нутром почуявшего
ужасы бойни
грядущей, мировой.
Говорят, уничтожен.
Можно окочуриться
от непроходимой
тупости людской.
Мой же крик
вы не уничтожите:
обручем стальным
горло сведя,
крик мой ворочается
под кожей,
нутро разрывая,
выхода ища.
Слезами жалкими
просачивается,
во мне законопачен —
никому не украсть.
Вот-вот гроханет
в небеса святотатственно
его жерло-пасть.
* * *
…И неразлучна я с бедой.
Она со мной, всегда со мной.
Глаза открыв или закрыв —
один в душе моей мотив.
Ложусь, встаю и что-то ем —
ее не отогнать совсем.
На все грядущие года
она со мной, моя беда.
На снежную равнину лет —
тень смерти, мысль, что брата нет.
Психотерапевт (многодетная мать) потеряла молодого талантливого сына, покончившего с собой:
«Я чувствовала шок, замешательство, была ошеломлена. Чувствовала себя виновной и в ответе за случившееся. «Это, должно быть, моя вина. Это мое поражение. Должно быть, я плохая. Я чувствовала себя отвергнутой, что вело к жалости к самой себе. Он предпочел смерть жизни со мной. […] Чувство отверженности вело к вопросам: “Почему именно я, Господи? Что я сделала, чтобы заслужить это?” Я чувствовала гнев, огромный и всепоглощающий. Была сердита на Бога, на себя и, в конце концов, на своего сына. Иногда я чувствовала себя виноватой за то, что я так зла. Чувство неотвратимой несправедливости преследовало меня. Я чувствовала стыд и спрашивала себя: «Что мои друзья думают обо мне и о нашей семье? Как могу я снова видеться с ними? Это так унизительно». Я чувствовала себя одинокой и в окружении людей… беспомощной, слабой и безжизненной. Я не могу отменить смерть сына. Не могу начать жизнь заново и справиться с горем. Я чувствовала себя беспомощной, депрессивной и была готова покончить с собой. Боль становится глубже и глубже. “Я не могу так продолжать. Я хочу умереть”»
