Она пыталась выбраться из-под слоя песка, но не могла… Сначала она освободила одну руку, потом другую, и быстро, словно была рождена ползать, рыть и вслепую постигать свои пути, пыталась освободиться… Песок сыпался, снова сыпался на нее…
Она пробудилась так же внезапно, как и уснула. Сержант Вася осторожно освободил свое плечо от „романтической тяжести“, предоставляя взамен вчетверо свернутую куртку, подбитую мехом. Настя вывернула куртку мехом наружу верное средство избавиться от влияния темных сил — и уютно устроилась на бархатистой цигейковой мохнатости.
— Подождите полчасика, — сказал Вася, — мы тут одного дебошира усмирим. Возможно, забрать придется, так вы уж не пугайтесь, если мы его приведем.
Милиционеры возвратились минут через двадцать, оживленно беседуя, очевидно, обсуждая происшествие.
— Что ж она вызывает, если не хочет, чтобы мы его приструнили? — недоуменно спрашивал Вася.
— Женишься — поймешь, — отвечал ему капитан. — Припугнуть она его хотела просто… Муж и жена — всегда одна сатана. Иногда даже дело заведешь, протокол составишь на мужа — хулигана и дебошира, а жена придет через день и заберет заявление.
— Почему же? — не унимался сержант.
— А черт его знает почему. Жизнь так устроена, что жена к мужу тянется. Даже если он такой, как этот… Грибанов. Ишь руки распустил, ножи метал.
— Но он же может бабу свою прирезать в следующий раз! И дочку!
— Может… Но, знаешь, если не насмерть резанет, то она ему все равно в конце концов простит, да еще в тюрьму на свидания ездить станет и плакаться, что очень без него тужит. Вот так-то, Василий. — Капитан уже сел в машину: — Ну, как там наша спасенная?
— Почему — спасенная? — удивилась Настя.
— Потому что девять шансов из десяти, что, если бы мы вас не подобрали, то подобрали бы к утру ваш труп где-нибудь на обочине. — Он улыбался, а ей стало страшно.
Наконец-то страшно!
— Неужели — сразу и труп?
— Конечно! Вы же представляли собой исключительно легкую добычу… Ехала бы какая-нибудь другая машина — и все… А мне потом на участке — преступление нераскрытое…
— Они проезжали…
— Кто — они?
— Другие машины.
— Ваше счастье. В рубашке родились.
В рубашке. В белой рубашке, в которой рожают и ведут на плаху. В длинной смирительной рубашке…
„Козлик“ петлял по спящим улицам, и ее спутники радовались, что дежурство проходит спокойно. И с каждой четвертью часа в городе появлялось все больше светлых окон. Она никогда раньше не думала, что так много людей бодрствует по ночам.
Милиционеры были рады ее обществу, которое помогало скрасить нудное дежурство. Они снова пили чай из термоса, и Настя рассказывала патрульным про их родную Москву. Она вспоминала истории из Гиляровского, которого ее спасители, оказывается, не читали. И, кажется, забывала о несчастьях, вырываясь из замкнутого круга, беседуя с этими чужими, новыми людьми, ничего не значащими в ее жизни. А может быть, как раз и значащими? Ведь они были уверены, что спасли ее.
Капитана звали Валентином. Но почему-то это совпадение имени и места службы не вызвало у Насти неприятных ассоциаций. Было и прошло! А значит — не было, сплыло, как прошлогодний снег.
— Настя, хотите пирожное? Или торт? Или, может быть, поесть? — спросил Валентин-второй.
— А что, у вас тут и торт есть? — поразилась она милицейскому сервису.
— Тут нету. Ну что, хотите?
— Хочу! — выпалила Настасья, уловив дух авантюризма в его вопросе.
— Сейчас будет. — Валентин включил рацию: — Ваня, прием, ты меня слышишь? Это Двадцать второй. Ты меня слышишь?
Что-то щелкнуло и затрещало, как в старые недобрые времена „заглушка“ „Голоса Америки“. Но потом сквозь зуммер прорвался голос:
— Да, Двадцать второй. Слышу вас хорошо.
— Ваня! Нам торт нужен. Можешь помочь?
Секундная пауза, а потом:
— Какой торт: суфле или шоколадный?
— Суфле или шоколадный? — повторил Валентин, предоставляя право выбора Насте.
— Суфле, — ответила она, увлеченная игрой.
— Суфле, — рефреном повторил капитан. — Ваня, мы подъедем через десять минут.
— Есть, — ответила рация и отключилась.
„Козлик“ остановился у ярко освещенного ночного заведения, коих развелось великое множество, и Анастасия прочла на вывеске: „Испанский уголок“.
