„Динозавр“ замер в шаге от нее, и она протянула руки, опираясь на капот, чтобы не упасть. И все равно осела на землю…
Какие-то темные фигуры уже суетились рядом с нею. Сильные руки подхватили ее почти неощутимое тело. Низкие голоса звучали взволнованно, но слов разобрать она не могла. И сама не произнесла ни звука, потому что голос замерз, как и слезы.
— Что ж это вы, девушка, по ночам разгуливаете? Да еще одна!
Настя молчала.
— Разве вы не понимаете, что это опасно? Что так можно стать жертвой преступления? Особенно в наше неспокойное время?
Она не отвечала. А „проповедник“ стащил с ее ног, которые она уже перестала чувствовать, сапоги и принялся массажировать, растирать ступни.
— А мы патрулируем и видим: бредет кто-то. Сначала показалось — призрак. Но призраки, по словесным портретам, в белом ходят. А вы в черном разгуливаете.
Настя продолжала молчать, но от „профессионального“, слегка кондового обращения милиционера почему-то становилось легче на душе.
А другой, тот, который сидел рядом с водителем, по всей видимости, старший в их команде, уже достал высокий, вытянутый, как оружейный снаряд, термос и налил в кружку дымящуюся жидкость. Потом вытащил плоскую фляжку и добавил несколько „булькалок“.
— Вася, пусть девушка согреется! — Он передал кружку подчиненному.
— Пейте. Сейчас теплее будет… Лишь бы простуду не подхватили… Это ж надо — в такой мороз, и почти босая!
Напиток пах дикими травами, хвоей и чем-то неуловимо знакомым. Когда-то она уже пробовала нечто подобное. Ах, да — это же „Алтайский бальзам“, ее угощал им Валерка Флейта год назад… Нет, больше года назад. Сколько всего произошло за это время!
— Ну как, прочухались? — Старший явно не обучался в кадетском корпусе.
— Прочухалась, — наконец-то подала она голос. И сама удивилась его звучанию. Ну овечка божья, да и только!
— Мы, к сожалению, в ближайшие три часа не сможем отвезти вас домой. Служба есть служба. Так что выбирайте: либо с нами ездить, либо в отделение можем доставить.
— За что… в отделение?
— Не „за что“, а нас подождать. Или до утра перекантоваться.
— А может, высадите меня? Я уже отогрелась.
— Ни в коем случае! Вы не отдаете себе отчета, как это может быть опасно. — Он внимательно смотрел на нее, и Настя предположила, что его „бортовой компьютер“ анализировал ее данные: возраст, слезы, черная до ниточки одежда. Кажется, за потенциальную преступницу он ее не принял.
— Не надо в отделение, — попросила она.
— Тогда — с нами?
Настя заметила сквозь отдушину в покрытом дивными узорами окошке „уазика“, что они уже въехали в город, пустынный и тихий, как и шоссе. Кое-где в поле зрения попадали бессонные окна, и она начинала чувствовать себя не такой одинокой в этом мире.
Негромко работала рация. Старший о чем-то переговаривался, потом машина резко сменила курс. Но Насте не было дела до ночной охраны правопорядка. Она положила голову на вовремя подставленное плечо сержанта Васи, успевшего завернуть ее все еще гудящие ноги в невесть откуда взявшееся одеяло, и заснула.
… Она лежала на берегу потрясающе голубого моря, закопавшись вся — кроме головы — в мягкий теплый песок и ощущала себя словно похороненной, но не погребенной.
Она пыталась пошевелить пальцами рук и ног, и они с трудом — но поддавались усилиям.
Она смотрела в небо: там вились, парили, объединялись в пары и разлетались в стороны прекрасные белые птицы, вечно юные, как ее героиня Нисияма.
Она присматривалась к их полету, подобно древнему гадателю, который по полету птиц стремился предсказать судьбу — свою и целого племени. Но вдруг заметила, что это вовсе не чайки, а вороны, белоснежные, искрящиеся на солнце, перламутровые.
Белые вороны! Все мы — люди — белые вороны. Но никто не замечает, что „белый“ — не он один, а потому каждый чувствует себя дискомфортно.
Вороны что-то кричали, но она разучилась понимать по-птичьи. Она уже не птица, а женщина, и не может улететь со своей стаей.
Ее взор устремился в сторону моря — туда, где сходятся земля и вода. На самой кромке она увидела Евгения, своего супруга, который смотрел вдаль — туда, где соединяются море и небо. И ее охватило неодолимое желание встать рядом с ним в этой „точке раздела“ стихий и так же, как он, смотреть на неподвижную линию горизонта.
