— Я кое-что откопал, Кен, — с жаром произнес он наконец. — Кое-какую информацию. Это нечто колоссальное, Кен, настолько колоссальное, что я вне себя от страха. И ума не приложу, что мне с этим делать. Но хуже всего другое. Мне кажется, кое-кто знает, что эта информация попала в мои руки.
Естественно, мне стало любопытно и одновременно тревожно за Коннерса, ведь в моих глазах он был настоящим героем. Я пытался вытянуть из него хоть что-нибудь, но он лишь твердил:
— Тебе такое и во сне не привидится, Кен. Невероятно, просто невероятно.
О Лавинии я даже не подумал, хоть у меня и было ощущение, что информацией с Коннерсом поделился кто-то из гостей миссис Гроций. Почти все мои догадки вертелись вокруг иностранных шпионов и американских фашистов — такая уж тогда была обстановка. А вдруг, размышлял я, Коннерс раздобыл доказательства того, что в высших эшелонах власти завелись предатели?
Он ушел от меня, ничего толком не объяснив.
А на следующий день его сбила машина. Водитель тут же удрал с места преступления, забрызганного мозгами моего друга.
Само собой, я не успокоился, пока не добился аудиенции у руководителя Коннерса. По его виду было понятно, что он не очень-то мне верит. Но главное, когда я выложил все, что знал, до меня вдруг дошло, какую чушь я несу: у меня ведь нет никаких доказательств, даже намека на них. А еще я понял, что работа Коннерса не была и вполовину такой секретной и опасной, как считали все вокруг, кроме самого Коннерса.
В итоге этот человек пообещал провести самое тщательное расследование, однако недвусмысленно намекнул, что толку от этого все равно не будет. По его мнению, у бедняги Коннерса попросту сдали нервы.
Со временем я начал склоняться к тому, что начальник Коннерса прав, тем более что у меня самого нервы нередко сдавали. Когда, понимая, что вокруг творится чистое безумие, ты невольно задаешься вопросом: могу ли я хоть что-то сделать?
Могу ли я хоть как-то повлиять на человечество, которое собственными руками готовит для себя страшнейшие беды, не в силах остановиться, подобно тому как одурманенный зельем туземец беснуется у костра, подчиняясь ритму тамтамов? Нет, не могу, хотя бы потому, что никто не станет меня слушать. Как тут не превратиться в невротика?
Тогда, за несколько лет до войны, почти все испытывали те же самые чувства. Годы закалили нас, сделали более толстокожими, но вряд ли это спасет, когда с неба полетят атомные бомбы.
А Саймсы тем временем отбыли в Австрию. Поговаривали, что Теодор поспешил с отъездом из-за Лавинии: мол, какая трагедия, бедняжка так его любила, и все в этом духе.
Их увлекательнейшее путешествие длилось более пяти лет. За короткое время Теодор сменил много постов — в Чехословакии, Польше, Франции, Лондоне, Ленинграде, снова в Лондоне. Пока они разъезжали по миру, война закончилась.
Я слышал, что Теодор — прекрасный оратор и дипломат и в правительстве его высоко ценят за это. Должно быть, они с Лавинией посетили сотни мероприятий, увеселительных и не только, пусть война и преследовала их буквально по пятам.
Сейчас, когда я об этом думаю, меня охватывает ужас: сколько же человек — включая самых влиятельных людей в мире — встретились с этой невзрачной на вид девушкой со Среднего Запада и слушали вполуха ее болтовню! А чуть позже… Однако я забегаю вперед.
Несомненно, вы заметили кое-что странное в назначениях Теодора, словно предвосхищавших последовательность событий Второй мировой. Кстати, у него в связи с этим даже сложилась определенная репутация.
В Барселоне он побывал в тридцать пятом, перед тем как в Испании вспыхнула гражданская война, и в тридцать шестом. В Неаполе — в тридцать третьем, а потом в тридцать четвертом — за год до вторжения Муссолини в Эфиопию. Вы, наверное, помните, что Гитлер пришел к власти еще в тридцать втором?
Так вот, примерно за год до этого Теодора назначили в Нюрнберг. Казалось, он всегда опережал историю на шаг, как Лавиния опережала моду. А в некоторых случаях, как это было с Касабланкой, Тегераном и Шанхаем — на несколько шагов.
Коллеги в шутку называли Теодора «черным вестником несчастья». Стоило ему появиться в каком-нибудь консульстве, как самые суеверные начинали шептаться: через год-два жди беды. Глупо, конечно. И все же впечатление складывалось именно такое: по стопам Теодора Саймса следует сама судьба.
