«Уже сделали?!» — удивилась Анна.
Давно ли она советовала Николаю сконструировать, машину, которая подбирала бы раненых на поле боя? И уже сделали!.. Анна побежала к самолету с таким чувством, будто прилетел сам Николай. Подполковник Козлов лег на носилки. Санитары вставили их в кабину.
— Хорошо! — урчал голос Козлова. — И светло, и уютно.
— И мухи не кусают! — сказал летчик, открывая крышку кабины. — Кабина Бакшанова! — гордо добавил он, демонстрируя свою осведомленность.
— Бакшанова? — удивленно переспросил Козлов. — Ваш однофамилец, Анна Сергеевна?
— Мой муж, — ответила Анна.
— Ваш муж? — громко проговорил Козлов. — Тогда пожалуйте на носилки! — Ее положили на носилки и вставили их в кабину. Все события последних трех ночей и дней, усталость, тоска по сыну и мужу, непроходящая горечь после смерти девочки с оторванной рукой, счастье от удачи, ознаменовавшейся спасением Сухова, и, наконец, прилет самолета, вновь напомнивший о Николае, — все это собралось вместе, сдавливая ее грудь острой и блаженной болью.
Анна тяжело задышала и, закрыв руками лицо, молча заплакала.
— Анна Сергеевна, вы заснули там, что ли? — громко спросил Козлов, открывая крышку, но, увидев ее глаза, смущенно умолк…
* * *
Пушечный гром стоял над двумя дорогами, перерезанными усиленным боевым охранением дивизии.
Обеспокоенный резким неравенством сил, Чардынцев доложил командарму об изменившейся обстановке.
— Знаю, — тихо ответил командующий. — Надо задержать гитлеровскую группировку как можно дольше и… любой ценой. Вы меня понимаете?
— Понимаю! — ответил Чардынцев.
— Отходить нельзя, даже если обозначится окружение.
— Слушаюсь! — коротко выдохнул Чардынцев. — Он передал начальнику штаба и начподиву содержание разговора с командармом.
— Не везет! — вздохнул Вихров. — Только стали бить фашистов, только дивизия отрешилась от гипноза отступления, и снова сам полезай в петлю.
Чардынцев сумрачно усмехнулся. Он разделял настроение начальника штаба. Коротким усилием воли подавив в себе это горькое чувство, он сказал начподиву:
— Надо ознакомить каждого бойца с обстановкой и перспективами. Не лукавить. Боец должен знать правду.
Чардынцев выехал на левый фланг дивизии.
Небо обложили серые неподвижные тучи. Было сумрачно, зябко. Потом подул ветер. Среди плотных, тяжелых туч появилась узкая щель, и из нее, будто расплавленный металл, пролилось на землю солнечное сияние…
Проезжая мимо госпиталя, Чардынцев вдруг осадил коня и повернул в березняк.
Подполковник Козлов подскочил с рапортом. В отличие от других военных врачей, у него была безупречная выправка.
Они прошли в палатку. Через полчаса к начальнику госпиталя вызвали Анну.
Чардынцев выглядел очень усталым.
— Мы посоветовались с товарищем Козловым… — сказал он, с трудом подбирая слова. — Решили командировать вас в Ленинград… за медикаментами.
Кровь отхлынула от лица Анны. «Увижу Глебушку…»
— Но ведь у нас всего два хирурга, — сказала Анна, стараясь казаться спокойной.
— Придется одному отдуваться… — Чардынцев посмотрел на нее коротким внимательным взглядом, — …пока вы не вернетесь.
Анна неожиданно взглянула на Козлова. Старик быстро отвел взгляд. Это насторожило ее.
— А почему меня? Разве за медикаментами обязательно врача посылать?
— Я слышал, у вас в Ленинграде остался сын, — сказал Чардынцев.
— Да. И муж остался. И свекровь. Но почему сам командир дивизии сообщает мне об этом? С каких пор командир дивизии стал лично заниматься заготовкой медикаментов? Не лучше ли говорить прямо, без скидок на мое семейное положение.
Она глубоко дышала. Крутые брови гневно изгибались.
— Так, — мрачно сказал Чардынцев. — Вы правы. Прямой путь короче. — Он смотрел теперь ей прямо в глаза, не отрываясь. — Дивизия ведет неравную борьбу, задерживая продвижение гитлеровской группировки. Отходить нам нельзя. Понимаете, чем это может кончиться?
— Предположим, понимаю. Но какое это имеет ко мне отношение? — закипая злостью, спросила Анна.
— Мы будем драться в окружении. Будем вырываться из окружения. Анна Сергеевна, из врачей — вы единственная женщина, у вас семья… — он опустил глаза, сказал тихо и твердо: — Завтра будет самолет.
