— А… ногу? — спросил он, боясь произнести это слово.
— Требуется несколько суток, чтобы ответить на ваш вопрос, — тяжело вздохнув, сказала Анна и села на скамью.
Чардынцев долго, не мигая, смотрел на Анну, потом, кашлянув, спросил:
— Случалось ли вам в сильную грозу или в метель быть одной в лесу или, скажем, в поле, вдали от людей?
Она слабо улыбнулась, отрицательно покачала головой.
— Не случалось? А со мной было. Мальчонкой. Двенадцати лет. Пошел я однажды с приятелем в школу. Школа в соседнем селе была, верст за пять от нас. В пути застигла нас метель. В небе сбежались тучи, налетел ветер. Закружились снежные воронки, будто закипел снег кругом. Стало вдруг темно, и мы, взявшись за руки, побрели дальше. Метель швыряла в нас снегом, засыпала глаза, слипала ресницы наледью, забивала рот ледяным песком. Мы задыхались и шли, шли вперед. Потом я неожиданно провалился в снежную яму и потерял приятеля. Я кричал изо всех сил: «Фе-дя! Фе-дя-а!» Но ветер забивал рот снегам. Чувствуя, что теряю силы, я испугался и стал неистово креститься. Потом кто-то схватил меня за плечи. Это был Федя. После он рассказывал: «Гляжу — мельница вертится. Ну, думаю, добрались. Подхожу, а это ты руками размахиваешь». Понимаете? Видал он трусость мою, а не посмеялся. Только тоненько усмехнулся. Умный.
Анна недоумевающе подняла на Чардынцева глаза.
— Почему я все это вам рассказываю? Потому, что майор Сухов и есть тот самый Федя…
— Который в детстве шел с вами в метель?
— Да.
— Он будет жить! — тихо проговорила Анна. Это прозвучало, как обещание. В глазах ее были решительность и теплота. Чардынцев мял в руках погасшую трубку.
— Благодарю вас! Вы устали, и я не рискую вас больше задерживать. Простите, последний вопрос: вы подобрали, конечно, толковых людей для наблюдения за Суховым?
— Я буду дежурить сама.
— Что вы?! — испугался Чардынцев. — Не спать сутками?
— Дело теперь идет уже о моем профессиональном престиже. Сон сам не придет: он знает, что не уломает меня.
Чардынцев внимательно посмотрел ей в глаза. Удовлетворенно подумал: «Характер подходящий!»
Он крепко и бережно пожал руку Анны. Вокруг толпились березы, — высокие, чистые, будто тоже в белых халатах, обрызганных солнцем.
Сон слипал глаза. Чардынцев до боли потер виски и продолжал изучать карту. Он думал о том, что, решив, очевидно, начать наступление на левом фланге, гитлеровцы не ограничатся этим, а начнут давить и на других участках дивизии. Но где введут они главные силы?
Этот вопрос вставал перед ним часто за четыре месяца войны, и всякий раз он был загадочен и нов.
Он мысленно представил себе генерала фон Вейса (Чардынцев знал не только фамилию, но и повадки, и худощавую физиономию своего противника), придумывая наиболее невыгодные для самого себя варианты решений.
В два часа ночи позвонил телефон. Чардынцев снял трубку.
— Товарищ Первый?
Он сразу узнал этот звонкий и дрожащий голос.
— Третий… только что… уснул!
Чардынцев молча опустил трубку. Волнение перехватило горло. Он не мог произнести ни одного слова.
«Как я мог забыть о Федоре? Ведь сегодня пошли третьи сутки после его ранения. Третьи сутки! А я ни разу о нем не вспомнил. Вот что делает с человеком война!»
Сонливость пропала. Чардынцев надел фуражку и, разбудив адъютанта, приказал оседлать коней.
Чардынцев прискакал в госпиталь, когда едва занимался рассвет. Анна встретила комдива у палатки Сухова. У нее было серое, измученное лицо. Воспаленные, усталые глаза горели гордой радостью.
— Спит. Вы понимаете, что это значит?! — сказала Анна горячим шопотом. — Это жизнь!
— Я приехал только за тем, чтобы пожать вашу руку, Анна Сергеевна. Вы… — Чардынцев поймал в темноте ее руки и вдруг порывисто прижался к ним губами. Анна ощутила на руках влагу.
«Плачет», — испугалась она. Ей никогда не приходилось видеть мужчину плачущим.
— Вы замечательный человек! Спасибо вам! — сказал Чардынцев тихо и пошел к ожидавшему в междулесье адъютанту.
Через минуту Анна услышала глухую дробь галопа. Вслед за этим в воздухе возникло тарахтенье мотора.
Анна сквозь белый частокол берез увидела садившийся на поляну самолет. На нижних крыльях были установлены кабины, те самые кабины, о которых рассказывал ей Николай.
