Хижина, которую Шумри саморучно выстроил два года назад для себя и семьи, была очень простой и сильно напоминала те туземные хижины из тонких пальмовых стволов, укрытые сверху ворохом листьев, в которых им пришлось провести немало дней и ночей во время своего южного путешествия одиннадцать лет назад. Впрочем, раз здесь не бывает ни холодов, ни затяжных дождей, ему вряд ли имело смысл возиться, сооружая прочные стены из бревен или из камня… Очаг находился на улице, под навесом из камышовых циновок, и оттого ни запах, ни жар от приготовления пищи не достигал комнаты, где сидел сейчас Конан, скрестив на полу ноги и подставив спину нежно-исцеляющим ладоням Илоис. Все убранство небольшого округлого помещения состояло из аккуратных, сплетенных из травы циновок, глиняных и деревянных сосудов причудливой формы и букетов свежих и сухих цветов и трав.
Прямо у порога присели на корточках дети. В их настороженных позах читалась готовность в любой миг сорваться с места и ринуться прочь. Девочка была рыжей, как лесной пожар, как шкура степной лисицы. Мягкие недлинные волосы рассыпались по плечам, закрывали лоб и брови, падали на глаза, прозрачно-зеленые и раскосые, с умеренным любопытством мерцающие из-под нечесанных прядей. На вид ей было лет семь. Мальчик казался младше на год или полтора. Глаза его были светло-карими, а волосы русыми, топорщащимися на макушке. Узкое треугольное личико упиралось острым подбородком в колени, а пристальные и немигающие глаза буравили незнакомца.
— Как зовут ваших славных наследников? — спросил Конан, с интересом поглядывая на затаившихся малышей.
— Вот это — Рыжая Шерстка, прошу любить и жаловать, — сказал Шумри с улыбкой, протянув руку и взлохматив волосы дочери. — А если короче — Рыжик. А молодого человека зовут Волчий Клык или Волчок. Прозвище дано недаром, так что шутить с ним не советую…
Усмехнувшись, киммериец протянул ладонь и потрепал легонько мальчика за ухо, скрытое мягкими волосами. Тот клацнул зубами, совсем как щенок, отгоняющий муху, и нахмурился.
— Он похож на тебя, — рассмеявшись, сказал Конан. — Не повадками, конечно, но шерстью, растущей дыбом. Но отчего они так дичатся? Редко видят чужих людей? Кажется, стоит мне громко кашлянуть, как пятки их засверкают далеко отсюда…
— Со зверьми и деревьями им приходилось иметь дело чаще, чем с людьми, — объяснила Илоис. — А ты ведь еще и не просто чужой человек, а грозный великан, покрытый шрамами гуще, чем окунь чешуей.
Она кончила забинтовывать его рану, и он смог расположиться поудобнее, опершись правым плечом о непрочную древесную стену и вытянув ноги. При этом он опрокинул коленом пару кувшинов с цветами, которые Илоис, улыбнувшись на его смущение, тут же выставила наружу.
— Расскажи же ты… — начали разом Конан и Шумри и разом же расхохотались.
— Расскажи прежде ты! — воскликнул хозяин хижины.
— Нет, давай ты сначала! — возразил Конан. — Я гость. К тому же мою спину только что перевязали, и мне совсем не хочется шевелиться. Рассказывая же о своих многочисленных подвигах, придется махать руками и подскакивать, чтобы было понятнее.
— Ну, хорошо, — согласился Шумри. — Я начну, но не с начала. Рассказов о наших с Илоис странствиях хватит не на один день, и я очень надеюсь, что ты поживешь здесь, но крайней мере до тех пор, пока наши удивительные истории не кончатся.
Он взглянул на жену, словно ища у нее одобрения своим словам. Илоис кивнула.
— Но только, — заметила она, — пусть наш гость насыщает не одну душу, но и тело. Представляю, как он сейчас голоден и как клянет нас про себя за недостаток гостеприимства.
— О! Прости ради Митры! — Шумри вскочил и вышел, тут же вернувшись с вместительной чашей, полной овощей, вяленых и свежих фруктов и орехов в меду. — Ты уж не обессудь, но ни мяса, ни рыбы мы тебе предложить не сможем.
— Иного я и не ждал! — махнул рукой Конан, набрасываясь на угощение. — У меня ведь еще не вышибло память.
Илоис, наклонившись, что-то прошептала детям, и они, вскочив, исчезли за занавесью из множества сплетенных из травы веревок, заменявшей двери.
