— Кельберг!!! Кельбо-странник!.. Шумри!..
Лишь только эхо, раздробив его крик на множество слогов и отголосков, отплясало среди голубоватых камней, как с вершины скалы, под которой стоял киммериец, скатилось несколько камушков. Конан поднял голову. Две детские головы смотрели на него с высоты сорока локтей, внимательные и безмолвные. На фоне неба они казались пушистыми.
У одной из них в ярко-рыжих волосах трепетали, пытаясь выпутаться, солнечные лучи. Киммериец приветственно помахал им рукой и свистнул. Головы тут же скрылись, как исчезают в норе испуганные сурки или лисята. Не успев еще осознать, что означает это странное явление, Конан расслышал скрип песка под ногами — торопливый, взволнованный, нетерпеливый шелест шагов спешащего ему навстречу человека. Из-за уступа скалы бросилась к киммерийцу фигура в кожаном плаще и льняной рубахе, с непокрытой взлохмаченной головой с дыбом стоящими на макушке наполовину седыми волосами…
* * *
— О, Конан! Как ты мог так запустить свою рану! — сокрушалась Илоис, осторожно промывая воспалившуюся царапину под левой лопаткой киммерийца. — Еще два-три дня, и она могла стать последней в твоей жизни!
— Пустяки! — беспечно отмахнулся варвар. Радость распирала его, синие глаза искрились, а губы постоянно тянуло распахнуться в улыбке. — Разве я мог обращать внимание на какую-то царапину! Правда, кинжал был отравленный — красавчик Кайсс постарался! — но я и думать забыл обо всем этом. Только погонял своего жеребца что есть силы, чтобы поскорее увидеться с вами! Лишь только нищий вендиец с синей змеей сказал мне, что ты, Шумри, жаждешь со мной обняться, все дела и намерения напрочь вылетели из моей головы. Я летел, как мальчишка на свидание с первой женщиной!
Илоис чуть улыбнулась. Ее прохладные пальцы касались воспаленной кожи на его спине так легко, что совсем не причиняли боли.
— Кинжал не был отравленным, — заметила она. — Но рану твою изрядно отравила попавшая туда грязь. Неужели было так трудно соскочить ненадолго с коня, промыть и перевязать ее?..
— Невероятно трудно! — воскликнул Конан. — К тому же тогда я был бы лишен счастья быть перевязанным и исцеленным тобой!
Шумри, сцепив под подбородком ладони и улыбаясь, разглядывал старого друга, отпускающего неуклюжие комплименты его жене. Конан не мог не отметить про себя, что годы почти не изменили немедийца. Разве что исчезла тревога и глубоко затаенная печаль из глаз, они стали намного спокойнее и словно лучились неярким, идущим из глубины, мудрым смехом. Да еще борода, бывшая когда-то неприлично куцей и жидкой, приобрела более благородные и окладистые очертания. Илоис, пожалуй, изменилась больше, хотя и не постарела. Когда-то она показалась Конану чересчур холодной, строгой и большелобой. Теперь это была женщина, излучающая тепло и естественную тихую радость каждым своим движением, каждым звуком голоса. Оба они — взглядами, то и дело бросаемыми друг на друга, стремлением услужить другому даже в мелочах — напоминали молодоженов, хотя прожили вместе больше десяти лет.
* * *
После первых объятий, бессвязных восклицаний и похлопываний по плечам на узкой береговой полоске Шумри повел друга по тропинке, и впрямь почти незаметной, причудливо вьющейся меж нагромождений голубоватых камней. Казалось, ее протоптали не люди или животные, но легконогие птицы. Едва они перевалили через гребень скал, как в глаза ударила яркая и свежая зелень, а ноздри наполнились сладкими запахами цветов и трав. Высоким и неприступным со стороны реки дозором скалы окружали долину, чья пышность, изобилие и плодородие были совсем не характерны для засушливых и пыльных зингарских равнин и напоминали перенесенный сюда каким-то чудом кусочек буйно цветущего и плодоносящего Кофа.
— Здесь не бывает летних засух и зимних заморозков, — объяснил Шумри, кивнув на небольшое озерцо, вода в котором бурлила и пенилась, словно какое-то водное чудище трепыхалось в глубине его. — Из земли бьет горячий источник, и деревья вокруг него плодоносят два раза в год. Как ты понимаешь, это очень кстати, учитывая мою природную лень, — добавил он, улыбнувшись.
