— Мне ребята-медики очень хвалили фильм, — болтала Стекляшка. — Обязательно, говорили, посмотри «Козленок за два гроша».
«Что ж, если фильм хороший, приглашу Алену», — думал Алексей, подталкивая Стекляшку ко входу в зал.
— Я сегодня могу приехать к тебе. На всю ночь… Отпрошусь с дежурства… Ты хочешь? — сказала Стекляшка, касаясь его щеки своей, когда они сели.
«Почему я раньше не видел, какие у нее щеки? Словно мукой присыпаны… А ведь она не пудрится…» — думал Алексей и механически ответил:
— Конечно, хочу… — но тут же спохватился: — Только не сегодня. Сегодня я занят.
— Тогда я приеду попозже… Ведь надо же нам с тобой наконец серьезно поговорить.
Вот еще не хватало! По своей дурацкой мягкости Алексей не мог отказать как отрезать — жалел Стекляшку. Но как тягостно было объяснение, которое угрожающе приближалось!
— Все-таки не приезжай… У меня срочная работа, — буркнул он под вступительные фанфары киножурнала «Новости дня».
Однако Стекляшка с неожиданным упрямством замотала головой.
После кино, проводив ее, как обычно лишь до троллейбуса, Алексей долго бродил по улицам, пока не оказался на Зацепе. У Алены.
Он отворил дверь в подвал, откуда пахну́ло кислым коньячным духом. Но коньяка тут не пили, предпочитали вино фруктовое или сучок. Да тут и не жили раньше: обитаемым считался бельэтаж, а внизу плавили серебряные ложки, и кислый запах въелся в древние, метровой толщины стены.
Дома была и Алена, и ее мать, крепкая украинка-чистоплотка. Он посидел, поговорил о незначащем и дождался, когда мать вышла в кухню.
— Алена, мне очень нужно, чтобы ты поехала сейчас ко мне. Понимаешь, очень… — сказал он.
Она внимательно поглядела на него и спокойно ответила:
— Хорошо, я одеваюсь.
— Куда же ви так бистро? — с порога спросила Алексея Прасковья Никоновна, зорко оглядев их и пытаясь понять, что произошло. — А ты, Аля? Провожать идешь?..
— Есть дело мама. Я скоро вернусь, — так же спокойно сказала Алена.
После одиннадцати лифт выключался, и они поднимались пешком. На площадке между седьмым и восьмым этажом стояла Стекляшка. Она все поняла, услышав их голоса, и теперь, отвернувшись к окну, беззвучно плакала. Когда Алексей и Алена оказались на одной с ней площадке, Стекляшка, не показывая лица, быстро пошла вниз.
Алена в шубке села на старенькую тахту, у которой вместо ножек были подложены книжные тома, и ровным голосом осведомилась:
— Ну, что будем делать теперь?
Алексей предложил ей яблоки — она отказалась. «Ты даже не догадался их помыть…» — объясняла она потом.
— Алена! Я так больше не могу, — сказал он, чувствуя, что сам попадает в положение Стекляшки. — Мы с тобой знакомы больше года. А ты словно отодвигаешься от меня все дальше и дальше…
Он положил руку ей на плечо.
— Не трогай меня! Мне неприятно! — Она отодвинулась. — Ты обещал проводить меня домой. Кажется, я сделала все, что ты хотел…
— Хорошо, — бледнея, сказал Алексей. — Но я тебя провожаю в последний раз.
Молча шли они через всю Москву пешком — пустой в эти ночные часы улицей Горького, Красной площадью, Большой Якиманкой. Падал мягкий, трогательный своей чистотой снежок, от которого ночь была светлой, а старенькие замоскворецкие дома-развалюхи — нарядными. Молча довел Алексей Алену до ее дома на Зацепе и, не оборачиваясь, зашагал назад.
8
Вечером здания турбазы в Планерском внезапно осветились изнутри теплым, жилым светом. На танцверанде хлопотал культурник, втаскивая на эстраду старенькую радиолу. Девочки в ватниках сновали между забитых ларьков и киосков. Как обычно, на позднюю уборку винограда со всего Крыма свезли молодых работниц, учащихся ПТУ и студенток техникумов.
Одевшись потеплее, Алексей Николаевич завернул на асфальтированный, огражденный решеткой пятачок, где под рваную музыку по-журавлиному топтались девушки. Две подружки — маленькая и высокая, с одинаковым свекольным румянцем — зябли на лавочке. Они курили, часто затягиваясь, — старались согреться.
— У вас такая тесная компания, что хочется ее разбить, — сказал Алексей Николаевич маленькой. — Разрешите пригласить вас?
Та подняла дерзкие глаза:
— Меня приглашаете, а у самого небось такая, как я, дочь…
