— О бесценный дар... Ей не меньше пяти-шести столетий... Значит, она писана до правления императора Льва Третьего, объявившего иконы идолами, а их почитание ересью[103]... Провидение спасло тебя в мрачные годы иконоборчества и возвратило в руки почитателей...
А Свенельд вложил в руки великой княгини новую икону:
— А сей доблестный воин на коне — сотник Георгий, нареченный вами Победоносцем, ибо он одолел в поединке трёхголового Змея Горыныча, именуемого вами, христианами, огнедышащим драконом...
Едва Ольга успела передать икону Георгия Победоносца Григорию, в её руках оказалась следующая:
— Этот благообразный, бородатый старец — Николай, епископ города Миоры и Ликии, коего вы называете Чудотворцем, прославившийся покровительством плавающим и путешествующим, а также заботой о смердах и их живности.
Едва Свенельд смолк, в комнате раздался гневный голос Григория, прижимавшего к груди иконы:
— Нечестивый язычник, откуда у тебя эти бесценные святыни? Ты грабил храмы и монастыри, умерщвлял их служителей, лил христианскую кровь? Да покарает тебя Небо, падёт на твою голову гнев Господний!
Ольга перехватила брошенный Свенельдом на Григория презрительный взгляд, увидела, как сжал он челюсти, сдерживая себя. Отношение воеводы к священнику осталось прежним, и только присутствие великой княгини спасло Григория от последствий, к которым повлекли бы его последние слова, будь он наедине со Свенельдом. Не обращая внимания на священника, воевода протянул Ольге пергаментный свиток.
— Прочти, великая княгиня.
Ольга быстро пробежала свиток глазами, медленно перечитала его второй раз, поцеловала, перекрестилась и протянула Григорию.
— Послание обращено и к тебе, батюшка. Арранский архиепископ благословляет нас на добрые дела во славу Господа нашего Иисуса Христа, вселяет мужество в наши сердца, выражает надежду, что благодаря трудам нашим ныне языческая Русь станет светочем христианства на всём Востоке.
Покуда Григорий внимательно читал послание из Аррана, Свенельд лихорадочно размышлял, стоит ли дарить великой княгине драгоценности с яхонтами и смарагдами. Судя по выражению её лица и голосу, иконы произвели на неё самое благоприятное впечатление, и, если он намерен одарить её и украшениями, сейчас для этого самый благоприятный момент. Какими ценными ни были бы иконы и как ни дорого послание архиепископа Аррана, а изумительные по красоте и сказочно дорогие украшения должны произвести на великую княгиню не меньшее впечатление и окончательно убедить в желании Свенельда стать её искренним и надёжным другом.
Однако что с ним? Мысли отчего-то начали путаться, а рука, которой он собрался достать драгоценности, перестала его слушаться и стала будто чужой. Священник между тем уже дочитывает послание, и необходимо торопиться с даром. Но как торопиться, если пальцы похолодели и дрожат, рука висит словно плеть и не может согнуться в локте, в голову, вытесняя мысль о драгоценностях, лезут воспоминания о боях при Бердаа. Да и в Киеве ли он, если перед глазами не великая княгиня и христианский жрец, а лазоревая гладь широкой Кубани, берегом которой совсем недавно он вёл своё войско домой? И что за тихий, ласковый голос звучит в ушах: «Отважный витязь, зачем великой княгине твой новый дар? Ежели она поверила тебе — достаточно и досок с ликами христианских богов, а если нет — её доверия ты не приобретёшь даже за всё злато мира. Будь благоразумен и не пожалеешь об этом». Что это с ним? Подобного не случалось никогда, даже когда он выходил из забытья после полученных тяжелейших ран. Что за наваждение?
А священник дочитал послание до конца, поцеловал его и возвратил великой княгине. Та свернула пергамент снова в свиток, положила на колени, вскинула глаза на Свенельда.
— Воевода, архиепископ Аррана пишет, что твои воины не разрушили ни единого храма и монастыря, не обидели ни одного христианина, а взятых в заложники после подлого отравления своих дружинников ты позволил выкупить. Он сообщает, что это по твоей просьбе он направляет мне своё послание-благословение и дар из трёх особо чтимых в Арране икон. Воевода, я не узнаю тебя. Что случилось?
