Сунулись к вожатому. Так и так, Сеня Петрович! Хотим, в смысле просим… Нам, говорим, жуки дороже не только черники, а и плодов манго. Это Бун про манго загнул. Нарочно! Раз вожатому нравятся такие словечки, пусть знает, что и мы их набрать из книг можем.
Сеня Петрович снял темные очки, поморгал глазами.
— Не могу. Не имею права, ребята.
Тут я и спрашиваю:
— А как же терра инкогнито, про которую вы сами говорили? И кто ее из инкогнито в когнито превратит, если не мы? Да у Буна уже двести жуков разных, как у профессора!
— Я бы вас отпустил, — виновато сказал Сеня Петрович, — но лагерные правила не позволяют. Приказ начальства — закон.
С другим вожатым мы так бы разговаривать не посмели, а с Сеней Петровичем можно немножко поспорить.
— Старшей боитесь? — съехидничал я.
Он покраснел, но почти согласился:
— Старших я уважаю.
Колька потянул меня за трусы, чтобы я перестал. Но сразу не остановишься: инерция не позволяет.
— Старших, значит, уважаете? А младших? — спросил я.
— Тоже.
— Не видно что-то!
— Н-не видно?
Сеня Петрович заикнулся от неожиданности, растерялся и быстро поднес руку к глазам, чтобы снять очки. А они у него в другой руке были. Он увидел их и обрадовался.
— У меня, — говорит, — с глазами, ребята, неладно. Но кого уважаю, с тем я в темных очках не разговариваю. Нехорошо глаза прятать.
Спорить мне сразу расхотелось, и пошли мы с Колькой рты черникой пачкать. А самим обидно. Но не на Сеню Петровича. Он бы, я думаю, отпустил нас за жуками. Это все из-за Галины Аркадьевны. Мы ее давно знаем. Она и в школе у нас — старшая вожатая. И здесь, в лагере, старшей стала. А где она, там не разгуляешься. Строгая очень! Только строгость у нее какая-то неживая, из холодильника вынутая…
В нашей комнате пять коек было и пять тумбочек. И в других комнатах тоже — где по пять, где по семь. Есть что сравнивать — значит жди смотра. Это я по опыту знаю. Вожатых хлебом не корми, а смотр — подай.
Объявили общелагерный смотр коек и тумбочек. Приз назначили за лучше-всех-заправленную койку и за образцовый порядок в тумбочке. Приз — это такой вымпел с надписью «За пионерскую аккуратность». Кого наградят, тот поставит флажок на свою тумбочку.
Мы с Буном как-то не зажглись. Вымпел? Ну и что? Это же не тот, который на Луну или на Венеру забросили. Пошуровали мы немножко. Для вида. Чтобы Сеню Петровича успокоить. Грязные носки попрятали, рассортировали тюбики и щетки. Это ж закон: зубная щетка всегда с сапожной сцепляется. А с тюбиками я сам чуть не влип. Побежал утром мыться. Выдавил на зубную щетку черную ваксу. Хорошо — Бун заметил, а то бы я весь рот себе вываксил. Тюбики почти одинаковые — спросонок не разберешь.
Комиссия нагрянула к нам сразу после обеда перед тихим часом. Впереди — Галина Аркадьевна, за ней — Сеня Петрович и еще одна вожатая из другого отряда — Ольга Захаровна. Все шло нормально. На вымпел мы не тянули, но и ругать, вроде, было не за что.
Койка Буна стояла у самого окна. Галина Аркадьевна открыла дверцу тумбочки. Порядок! Все, что в рот совать нужно, лежит на верхней полке, а что для одежды и обуви — на нижней. Тогда она выдвинула ящик. Здесь у Буна хранилось самое главное — лист картона с приколотыми к нему жуками. И пошло! Но не из-за жуков.
Нос у Галины Аркадьевны крохотный и острый, как у птицы. Я смотрю — нос у нее вдруг заерзал между щек.
— Чем это пахнет?
Бун несколько раз двинул плечами вверх-вниз и застыл. Робкий он. Где ему защищаться! К тому же, не догадался он, про что она спрашивает. Жуки ведь ничем не пахнут. Старшая вожатая выдвинула ящик до конца. Брови у нее под самые волосы залезли, а глаза как циркулем обвело, точно бомбу она у Буна атомную увидела.
— Водка! Это же водка!
Бун молчит. Оглушила она его воплем про водку. Не знаю, что бы было, если б не я.
— Во-первых, это для жуков, — говорю, — а не для людей! А во-вторых, это эфир, а не водка! И нечего панику разводить!
Галина Аркадьевна вытащила пробку из бутылки, понюхала.
— Все равно! Опасно! Вылить!
Это она Сене Петровичу приказала и бутылку ему в руки сунула. Он снял темные очки и говорит:
