— Не думайте, баронесса, что я плачу об этой несчастной душе, — сказала Лен глухим голосом, когда Лиана ласково взглянула на нее. — Я любила ее, — продолжала Лен, — так искренне любила, как будто она была моим ребенком, и именно потому я и крещусь, говоря: «Слава Богу, страдания ее закончились!» Это и было причиной того, что сегодня утром я готова была заплакать и, наверное, задохнулась бы от радости, если бы не вскрикнула. Потом я пришла в этот домик, где видела столько горя и страдания, и наплакалась вдоволь — тут я могла плакать! Не для чего больше продолжать комедию, можно сбросить с себя маску и не смотреть почтительно мошеннику и негодяю в глаза, которые с превеликим удовольствием выцарапала бы. Не гневайтесь на меня, баронесса, но я должна наконец высказаться. Я иногда задаюсь вопросом: наяву ли все это происходит? А потом мною овладевают сомнение и страх: что, как тот, с бритой головой, опять перевернет все по-своему, несмотря на желание барона? Надо поторопиться и опередить его. Да что тут говорить, баронесса! Вы, воистину, добрый ангел, которого Бог послал нам. Его долготерпению пришел конец, и наш молодой барон прозрел. Когда он сегодня утром вошел в столовую и взглянул на вас, я тотчас поняла, что пробил час… Короче говоря, Габриель обязан вам своим счастьем, вашему уму и вашему доброму сердцу, так кому как не вам следует довести это дело до конца? Молодой барон тут ничего не сделает — не прогневайтесь, баронесса. Он слишком долго был суров к Габриелю, чтобы наши сердца — то есть мое и его — так скоро расположились к нему. Сегодня утром я попыталась поговорить с ним, но ничего не вышло: доктор был рядом, и я стояла, как немая… Габриель, выдь-ка на минуту! Свежий воздух необходим тебе, как хлеб, а мне надо кое-что сказать доброй баронессе.
Мальчик, на плечо которого Лиана покровительственно положила руку, встал, вышел в сад и сел там на скамейку под розовым кустом, откуда мог сквозь разбитые стекла видеть тростниковую постель.
— Значит, молодой барон больше не хочет признавать действительной записку, которую будто бы писал покойный барон? Что тому причина, я не знаю. Я только могу благодарить за это Бога, — продолжала ключница. — Хуже всего то, что завяжется беспощадная война, прости Господи, с попом и что мы ее проиграем — это верно, как то, что солнце сияет на небе. Вы видели сегодня гофмаршала: он засмеялся молодому барону в лицо… Но и я кое-что знаю. — Она понизила голос до шепота. — Вот тут, баронесса, тоже есть записка, написанная покойным бароном, в которой каждая буква действительно писана им — это происходило на моих глазах. — Старушка указала на левую руку умирающей: — Она держит ее в руке, вернее серебряный медальон в виде книжки, и в нем лежит записка… Бедное, несчастное создание! Неужели у этих чудовищ не разрывается сердце? Они твердят, что она изменила своему возлюбленному, а она тринадцать лет лежит и бережет заботливее, чем собственное дитя, маленькую записочку, невзирая на боль в пальцах, которыми она судорожно сжимает свое сокровище из страха, что его отнимут у нее. А ведь это единственное, что у нее осталось от него, и потому она думает, что каждый, кто приближается к ней, хочет непременно отнять его.
Молодая женщина вспомнила момент, когда священник протянул руку к медальону, вспомнила, как охватил ужас больную женщину, как тут же вмешалась Лен, как она стала между священником и больной. Нервная дрожь пробежала по ее телу при мысли, что в этих бледных, похолодевших детских пальчиках находится доказательство, ожидающее своего часа. Священник, сам того не зная, чуть не завладел им, но лукавый не шепнул ему в тот момент на ухо: «Уничтожь его!»
— Видите, баронесса, только когда случилась беда, эта несчастная увидела меня в первый раз, и то мельком, и не обратила на меня внимания, — продолжала ключница. — Я всегда была некрасивой грубой женщиной, а потому и не могла рассчитывать на большее. Когда покойный барон привез ее в Шенверт, то никому не позволил приближаться к индийскому домику. Барон вел себя как сумасшедший и требовал того же от прислуги. Она не должна была ни смотреть на нас, ни говорить с нами. Бывало, она, как малое дитя, бегает по коридорам замка и не дается в руки своему драгоценному, а когда он бросится за ней бежать, она вдруг повернется и вмиг повиснет у него на шее. Верите ли, баронесса, бывало, так бы и заключила в свои грубые объятия это воздушное существо в красной кофточке и белой кисейной юбочке, да и задушила бы ее от избытка чувств. Посмотрите-ка на нее! Такая прелесть не скоро еще родится на свет!
