Князь Голицын сообщал в Петербург: «Попытки со стороны фабричного инспектора и местной администрации собрать рабочих для выслушивания их заявления на 28 февраля, 1 и 2 марта были безуспешными. Утром 2 марта в Батум прибыл кутаисский военный губернатор, которому удалось собрать 3 марта около 400 рабочих».
Но прибывший на место событий военный губернатор генерал-майор Смагин не намеревался расшаркиваться перед «чернью»; его приказы по усмирению «бунтовщиков» были категорично крутыми и не оставляли места для либерализма. Информируя Департамент полиции, он сообщил:
«2 марта я приехал вместе с начальником жандармского управления и ознакомился с положением дела. Вновь предложил собраться рабочим, на 3-е марта удалось собрать около 400 (человек), выслушав заявления, нашел их незаконными, почему предложил на сегодня встать на работу, что ими не исполнено. За отсутствием значительного числа рабочих, 900 человек, сделано распоряжение (по) выяснению и аресту вначале наиболее виновных, <...> затем будут проведены аресты остальных для высылки на родину с воспрепятствованием возвращения в Батум».
Меры были драконовскими. Считая свою миссию завершенной, вечером 7 марта генерал-майор отбыл в Тифлис, а в ночь с 7 на 8-е в соответствии с распоряжением Смагина полиция схватила 30 наиболее активных участников забастовки. Узнав об арестах, в полдень 8 марта более 350 рабочих явились к управлению с требованием или выпустить арестованных, или взять под стражу всех. Но получивший соответствующие инструкции помощник военного губернатора полковник Михаил Дрягин тоже не стал «церемониться» с пролетариями — «при помощи роты солдат местного гарнизона к 7 часам вечера он поместил всю толпу в пересыльном пункте».
Власть деспотично демонстрировала силу, и ситуация обострялась с каждым часом. Ночью состоялось совещание комитета. Организаторы забастовки приняли единодушное решение: товарищей на произвол властей не бросать, требовать освобождения арестованных. Однако власти были настороже, и собравшуюся утром 9 марта у пересыльной тюрьмы толпу, в которой были жены и дети арестованных, — на этот раз встретили солдаты. Атмосфера в городе накалялась. К полудню у здания пересыльных казарм под красными флагами невооруженных рабочих собралось уже около трех тысяч. Возмущенные бесцеремонным насилием властей, собравшиеся решили освободить товарищей силой. Демонстранты не верили, что солдаты будут стрелять, но когда, взломав двери, арестованные вырвались на волю, царский полковник дал команду открыть огонь.
Расколов воздух, многоголосый шум толпы заглушил дружный винтовочный залп ощетинившейся штыками цепи солдат в белых гимнастерках. Толпа безоружных людей замерла, а затем отхлынула и, извергая крики проклятий, стала отступать. Солдаты стреляли боевыми патронами. Стреляли в упор. На опустевшей площади, в расплывающихся кровавых лужах осталось четырнадцать убитых — жертвы самодержавного правосудия. Еще 54 человека было ранено. Одетый в рабочую блузу, Иосиф Джугашвили находился в рядах манифестантов. С началом кровавой расправы он вывел из толпы и доставил на квартиру раненого Георгия Каланадзе.
В России снова пролилась кровь. В начале века это было второе кровопролитие такого масштаба. За год до батумских событий царские солдаты расстреляли рабочих Обуховского завода в Питере. При возникновении беспорядков царский режим не обременял себя милосердием, и расстрел батумских рабочих болью отозвался в сердцах пролетарской России бессильным горьким стоном.
Потрясенный случившимся, город замер. Все стало иным. Но репрессии лишь множили поднимавшиеся в народных массах гнев и возмущение; расстрел демонстрантов не остановил забастовки. Сразу после «цивилизованного» убийства рабочих Миха Ормоцад-зе перенес в дом Мате Русадзе, где в квартире Ивана Шапатава жил Иосиф Джугашвили, части типографского оборудования. В ночь с 9-го на 10-е была набрана и отпечатана первая листовка, посвященная кровавым событиям; уже утром она появилась в городе. 12 марта, в день похорон жертв кровавой расправы, отпечатали еще одну прокламацию. Правда, когда рабочий Георгий Мадебладзе заметил слежку за домом, деятельность типографии пришлось приостановить.
