— Антонина Борисовна! — сбился на фальцет подполковник, жмурясь от страха. И правильно сделал, потому что Владислав Владимирович молча расстегнул молнию своих черных брюк и предъявил на общее, а особенно лихой медсестре, обозрение свой абсолютно никакими приспособлениями не защищенный и гармонично устроенный половой орган.
Бывалая медичка взгляда не отвела и в своих отрицательных убеждениях не поколебалась.
— Оставьте эти штуки для американских сериалов. Уберите! Уберите, а то я пепел на него стряхну.
— Как прикажете, — спокойно отреагировал Владислав Владимирович и восстановил статус кво, — теперь я прошу прекратить вашу истерику, под видом демонстрации углубленного знания жизни и предъявить мне остальных пострадавших. И мертвых.
— Мертвых мы, собственно, ни одного не обнаружили, — заговорил другой доктор, — разве, может, только этот товарищ с проказой.
— Идемте.
Довольно многочисленная и нестройная процессия вышла в коридор, сделала поворот направо, налево, направо.
— Там, видимо, столовая, — быстро говорил врач, — двое людей с автоматами. У одного очевиднейший инфаркт. Он в сознании.
Владислав Владимирович толкнул изрешеченную пулями дверь. Один из охранников лежал на кафельном полу в луже муки, прислонившись страдающей головой к ножке разделочного стола и икал. Появление людей в масках его явно приободрило. Он счел нужным показать, что стоял на своем посту до конца. В доказательство он предъявил автомат, присыпанный той же мукой. Правая рука продолжала сжимать его, а указательный палец цепляться за спусковой крючок.
— Я стрелял, пока у меня не опустел магазин, мне кажется, я попал в него пару раз. Все началось так внезапно. Я стрелял, стрелял, и тут вдруг как шарахнет, а в глазах тьма.
— Вам нельзя волноваться! — рявкнула на него Антонина Борисовна и забренчала какими–то ампулами в кармане халата.
— Принесите нашу аптечку, — скомандовал Колпаков.
Во время этого разговора из–за плиты доносилось непонятное шевеление и душераздирающие стоны.
— Он трус, — закричал инфарктник, — скотина, у него еще оставались патроны, только я не смог до них добраться.
— Какое–то чудовищное выпадение прямой кишки, потеря крови, — объяснил доктор, — мы сделали все что могли, но в нашей больнице уже год нет проктолога.
— Орать надо меньше, — сказала медсестра, закатывая рукав мучающегося в муке.
— Так вы считаете, что попали в него? — спросил Владислав Владимирович.
— Кажется, кажется попал.
— Так кажется, или хочется думать, что попал?
Лежащий закрыл глаза, указательный палец непроизвольно дернул пусковой крючок.
— Идемте дальше, — последовал приказ.
Процессия остановилась возле бокса в котором обитал в недавнее время Сергей Сергеевич Семенюк. Из–за дверей доносились звуки производимые отнюдь не страдающими организмами.
— Что там?
Доктор выдавил прыщ на подбородке и отвернулся.
Выручила медсестра.
— Ну что, две буфетчицы там. На здоровенной кровати. Две лесбиянки, прости господи. Выгрызают друг у друга мумие.
— Что, что? — переспросил подполковник, — ему предстояло докладывать по начальству и он вел свои записи. Антонина Борисовна не обратила на его вопрос никакого внимания.
— Все время, а мы тут уже полтора часа, они вылизывают друг друга и орут благим матом. Хотите посмотреть, там глазок внутри.
— Им можно помочь?
— Только в условиях стационара, а так влезать между ними опасно. Телки дородные.
— А укол?
— У нас, я уже говорила, ограниченный запас, только для действительно раненых, а не для озверевших блядей. Кстати, доктор пытался призвать их к человечности и получил пяткой по тому месту, которое вы мне показывали.
Владислав Владимирович отвернулся.
— По моим расчетам, должно быть еще трое раненых.
— Считая прокаженного.
— Нет доктор, не считая.
Владислав Владимирович двинулся дальше по коридору, доктор шел справа, Колпаков слева. Медик продолжил пояснения.
— У одного, судя по всему, прободение язвы, мы его отправили на милицейской машине в город, сразу на операционный стол. А вон за той дверью…
Дверь тут же открылась. В небольшой комнате, за столом, усыпанным плитками домино, картами и шахматными фигурками, сидел, откинувшись в кресле человек. Откинувшись так сильно, что нельзя было рассмотреть его лицо.
