Вечера Искра обычно проводила не у родителей, а в женском жилище — там она могла хоть немного отдохнуть от понуканий отца и ворчания мачехи. Женское жилище — поставленные крест-накрест жерди и лесины, прикрытые полосами березовой коры — рядом с прочими строениями выглядело как игриво разодетая девка рядом с насупленными парнями. Стояло оно над косогором, сразу за крайней избой, в которой обитал Жар-Косторез с семьей. Головня шел к жилищу, петляя меж свежих коровьих лепех, раскиданных на всем пространстве становища.
Со стороны реки поднимались бабы с коромыслами, где-то плакал младенец, мычал скот в холодных, насквозь пропахших мочой, хлевах. Из дома вышел Лучина, понес бадью с рыбьими очистками на корм Большому-И-Старому. Возле жилища Отца Огневика пыхтела черным дымом дерновая чадница, в которой томились ровдуги. Рядом с чадницей две собаки с рычанием рвали старый, задубевший на морозе меховик. Чуть поодаль, в загоне, Сполох вытряхивал на грязный снег сено из мешка. Лошади сгрудились вокруг него, тянули длинные морды.
Подходя к женскому жилищу, Головня услышал доносившиеся изнутри звонкий смех и чей-то низкий голос. Нахмурился — кого еще Лед принес? Очередного бродягу? С бродягами загонщики не ладили: слишком часто после их ухода в общине рождались дети, не похожие на своих отцов. Пламяслав говорил: «Общине нужна свежая кровь — без нее род киснет и хиреет». Он говорил это, поглаживая куцую бороду, а в глазах его загорались лукавые искорки. Он говорил: от кузнецов и следопытов не рождаются уроды. Всякий чужак чист перед Огнем.
Вход в жилище был завешен медвежьим пологом, изнутри шел приторный запах копченой рыбы и забродившего моняла.
Головня постоял, прислушиваясь. Потом откинул полог и ступил внутрь.
Так оно и было: возле очага спиной к нему сидел рослый мужик с черными от сажи ладонями, в щегольском тканом нательнике светло-серого цвета. Его волосы, длинные как лошадиная грива, буланой копной топорщились над костяным ободом.
Еще один чужак. Кузнец или следопыт. В общем, бродяга. Все кузнецы — бродяги, лишенные общины. Свежая кровь, как говорил Пламяслав.
Перед чужаком полукругом расселись девки. Их было немного, пяток всего. Головня заметил в потном сумраке жилища Искру и пухленькую Огнеглазку, чуть подальше — двух маленьких дочур покойного Золовика-Короеда и рыжую Горивласу, совсем кроху, родившуюся без отца после праздника Огня, когда Артамоновы соседили с Павлуцкими и Ильиными. Позади девчонок, угнездившись на нарах, чинно восседала старуха Варениха: поглядывала сверху суровым оком, жевала смолу и сплевывала ее в коричневую сморщенную ладонь. Искра и Огнеглазка сучили нить: расщепляли зубами сушеные оленьи жилы и скручивали получившиеся волоконца на бедре, время от времени смачивая их языком.
На огне, прицепленный кожаными жгутами к перекладине под потолком, висел котелок, в котором булькало мутное варево. В липком сером пару болтались копченые хариусы и караси, подвешенные на нитях из конского волоса. Под нарами виднелись берестяные туески и короба с резными завитушками и загогулинами, горшки из черной глины, в углу стояло деревянное изваяние Огня работы Жара-Костореза — высотой до пояса, изжелта-красное, с багровыми зрачками. Дальний закут был перекрыт ровдужным пологом.
Услыхав за спиной шум, чужак обернулся, вскинул мохнатые брови. Был он пятка на два зим старше Головни, бурые сильные пальцы сплетены на скрещенных ногах. Все глаза устремились на вошедшего, и загонщик криво ухмыльнулся, сразу почувствовав себя лишним.
— Каково вечеряете?
— Слава Огню, — улыбнулся чужак. — И ты подсаживайся.
— Искромет нам байки травит, — оживленно сообщила Огнеглазка.
Головня кинул взгляд на Варениху, но та смолчала — знать, улестил ее чем-то чужак, иначе шиш бы он попал сюда. Загонщик опустил на него взор:
— Кузнец, что ли?
— Плавильщик.
Головня опять посмотрел на Варениху.
— Я войду?
Та приподняла пальцем губу, начала ковырять в зубах.
— Войди уж, коли пришел.
Сделав несколько шагов, Головня остановился в поисках свободного места. Плавильщик подвинулся.
