— Сигай сюда, друг.
Говор у него был необычный: мягкий, с проглатыванием звуков. Головня такого и не слыхал никогда. Должно быть, из дальних краев прибыл человек.
— Ты голодный, небось? — продолжал Искромет. — А ну-ка, девоньки, что у вас там есть… Метайте сюда.
И сразу несколько рук протянули загонщику туески с сушеной заболонью, толченой рыбой и раскисшим в воде мхом.
— Ты, вроде, из сегодняшних загонщиков? — продолжал Искромет. — Слыхал, вы встретили в тундре колдуна. Лихое дело!
— Лихое, — кивнул Головня, устраиваясь рядом с ним.
— От колдуна, говорят, хорошее средство — это вещь древних, — поучал плавильщик. — У меня-то, понятно, их нет, я с мерзостью дела не имею, но слухи по тайге бродят…
— Искромет зовет их артефактами, — вставила Искра, вся сияя от восторга.
Артефактами, значит, подумал Головня, с каким-то ожесточением смакуя про себя незнакомое слово. Поглядим, что тут за артефакты.
Он взял у девок толченку и моняло, начал жадно жевать, исподлобья поглядывая на Варениху. Как же она впустила этого Искромета? Немыслимо, невероятно.
— Да и ни к чему они мне, — продолжал чужак. — Я знаю средство повернее. Такое, что ни одна зараза не пристанет.
— Какое? Какое? — загалдели девки.
— А такое: возьмите три сосновых шишки да суньте их на ночь под сани. И идите на боковую. Но спать нельзя! Если пролежите так до утра, никакой демон, будь он хоть сам Лед, не будет вам страшен.
— И все? — недоверчиво спросила Горивласа.
— Нет, не все. Надо еще за всю ночь ни разу подумать о зайце. Если подумаете хоть раз, все насмарку. Такие дела.
Девки переглянулись. Варениха подозрительно приподняла мохнатое веко.
Чужак повернулся к Головне.
— А еще слыхал, от вас старик в мертвое место ушел. Недобрый это знак. Совсем недобрый.
— Куда уж хуже, — буркнул Головня. — И так уже на одной заболони сидим.
— Знать, прогневался на вас Огонь.
— Выходит, что так.
Плавильщик осторожно глянул на него, моргнул — будто тень взмахнула крылом в глазах.
— Знаешь, о чем я думаю, парень?
— О чем?
— Старик себя в жертву принес. Кабы не он, сожрал бы вас колдун с потрохами.
Головня пожал плечами. Вспоминать о колдуне не хотелось — будто ворошишь насквозь гнилое, червивое мясо.
Его одолевала досада. Не вовремя он пришел говорить с Искрой, совсем не вовремя. Искромет этот, да еще Варениха над душой висит… Может, уйти?
А чужак продолжал беззаботно балабонить:
— Помню, отец мне говорил: «Счастливую я прожил жизнь. Под старость сохранил силы, что были в молодости». Это как же? — спрашиваю. «А так. Вон видишь, валун лежит под деревом? Я и в юности не мог его поднять, и сейчас не могу».
Девки грохнули смехом, а плавильщик объяснил:
— Это он к тому говорил, что не след людям хвататься за непосильное. Кем тебе предназначено быть на роду, тем и станешь. Да вот закавыка: когда родитель мой ушел к Огню, я тот валун взял да и выворотил. А потом еще и зашвырнул в ручей. А кабы не сказал он мне про него, я бы и стараться не стал. Значит, можем мы переломить судьбу, а?
— Потому ты и стал плавильщиком? — спросила Огнеглазка, сгорая от любопытства.
— Плавильщиками у нас в семье все мужики были. Правда, они железо да медь плавили, а я — золото.
И он ловко, двумя пальцами, вытащил откуда-то из-под нательника две маленькие золотые серьги — круглые, с напаянными по краю шариками, с тоненькими цепочками понизу. Девушки ахнули, а Головня чуть не выронил туесок с толчанкой. В свете костра серьги янтарно заискрились как две масляные капли, засияли холодным мягким переливом. Девицы зачарованно уставились на них — не оторвешь. Будто околдовал их проклятый чужак. Искромет же покатал серьги между пальцев и снова спрятал их за пазуху.
— Такие дела, красавицы.
Головне ужасно захотелось прихвастнуть своей находкой, чтобы сбить спесь с этого чурбана, но он переборол себя и вместо этого спросил:
— Как же ты сподобился?
— Да тайна немудреная. Надо не обычный уголь в горн бросать, а каменный, из древних шахт, что в Серых Ямах остались. От него хороший жар идет.
— Я слышал, в этих Серых Ямах еретики-ледопоклонники сидят. Не сунешься к ним.
— А у меня от еретиков средство есть. Отец присоветовал. Надо, говорил, всегда носить с собой волчьи зубы, которые пролежали зиму в заговоренном ларце. Видишь? — он оттянул нательник, показал шею. На сушеной жиле болтался пожелтевший волчий клык. — Ни один еретик не страшен!
