Ближневосточная новелла - страница 27

— Ну, говорите же, Айюб, — сказал следователь.

— Признаюсь, что я наркоман…

Интерес тотчас сменился злобой:

— Вам угодно шутить?

— У меня в желудке пятнадцать граммов. Судебный врач может подтвердить…

— Вы губите себя!

— Сегодня я свою норму принял, и так каждый день… Вы когда-нибудь слышали, чтобы наркоман бросал бомбы?

— Оставьте эти детские уловки, вам все равно не отвертеться.

— Я еще и алкоголик. Не бил я офицера и бомбу не бросал!

— Довольно, Айюб!

— Хотите знать почему? Пожалуйста! Да я никогда не занимался политикой, мне наплевать на ваши конституции — хоть тысяча девятьсот тридцатого, хоть тысяча девятьсот двадцать третьего года! И на демонстрацию не ходил. Позовите врача!..

— Лучше последуй моему совету и признайся. Имена и фотографии перед тобой.

— Но послушайте, у меня единственное занятие — копаться в архивах да высасывать свои пятнадцать граммов в день. Приведите вашего доктора, спросите его, спросите любого!..

Прошел год, прежде чем Айюб вновь объявился у «дяди» Мухсина. Его обвинили в попытке взорвать Смешанный суд. Фотографию его поместили в газетах, и все считали Айюба героем-мучеником. Несколько известных адвокатов вызвались защищать его, и суд признал его невиновным. Когда объявили решение суда, зал взорвался аплодисментами. Теперь он пришел в мастерскую, друзья крепко обнялись. Айюб занял свое обычное место у входа.

— У меня есть отличный товар! — сказал Мухсин ласково.

— Целый год без него обходился, — отвечал Айюб со смехом, — знаешь, даже забыл, что это такое.

— Ну вот, пришло время вспомнить…

Айюб ничего не ответил. Мухсин смотрел на него с удивлением.

— Пошли их Аллах в ад! Айюб-эфенди, никак они тебя переделали?! Я тебя не узнаю.

Айюб улыбнулся, но опять промолчал.

— Но теперь тебя все любят, уважают… — продолжал Мухсин.

Айюб простодушно и весело засмеялся.

— Никто не верит, что ты наркоман, — вновь начал «дядя» Мухсин. — Там, наверху, и вправду думают, что ты ударил офицера и бросил бомбу…

— Мой процесс и был похож на разорвавшуюся бомбу! — гордо сказал Айюб.

— Что же ты собираешься делать? — недоверчиво спросил Мухсин.

Айюб задумался.

— Кое-кто предложил мне выдвинуть свою кандидатуру на будущих выборах, — проговорил он спустя некоторое время.

Потрясенный Мухсин смотрел на него, разинув рот.

— Но ведь там знают, кто бросил бомбу! — сказал он многозначительно.

— Ну и что? Даже если знают… Они говорят, что я отказался подтвердить обвинения, сфабрикованные против них…

— Но тебе же все равно, ты ни в чем таком не разбираешься?!

— В камере и на суде меня многому научили, — ответил Айюб с улыбкой.

Полуденное солнце стояло в зените над кварталом Саади, когда проповедник в мечети обратил слова свои к молящимся. Бог создал мужчин и женщин, говорил он, детей и птиц, кошек, рыб и облака. И сотворил он их всех, бедных рабов своих, из праха земного. Мужчины согласно кивали головами, и лица их были похожи на землю, из которой их создал бог, на землю, не омытую ни единой каплей дождя, на окаменевшую глину, из которой были выстроены их дома, на жесткую кладбищенскую землю, куда их опустят в тот день, когда они умрут.

Полуденная молитва окончилась, молящиеся покинули мечеть. И на их лицах мучительная тоска смешалась с тихим смирением. Многие направились в кофейню квартала Саади и, сидя там, говорили о том, что случилось несколько дней назад, когда Мунзир Салим пришел в полицию и, гордо подняв голову, заявил, что зарезал свою сестру, — ведь только кровью в квартале Саади смывают позор.

Вот и умерла Фатма, похожая на цветок, о котором мечтает каждое дерево, красавица Фатма, лучшим украшением которой были ее черные волосы — темные, как озерная гладь, где не отражается ни одна звезда, душистый шатер, где может надежно укрыться испуганный беглец.

Когда Фатма была девочкой, дед любил расчесывать ее волосы, ласково и гордо перебирая угольно-черные пряди, любовно шепча: «Ведь это же клад, настоящий клад…»

Однажды, смущаясь и робея, держа в руках поднос с кофе, Фатма вошла в комнату, где сидели свахи. Они смотрели только на ее черные как смоль волосы. А через несколько недель женщины с веселыми криками проводили ее в дом Мустафы, лицо которого не знало улыбки.