Елизавета у меня только сейчас, по старости лет, на упыря походить стала, а раньше девкой видной была. На правый глаз не косила, покуда я ее валенком не приласкал. Грех-то, конечно, сознаю. Но зачем брагу курам в корыто выливать, никто ж ее не просил, сама додумалась. Через то все княжество надо мной потешалось.
Куры птица безответственная, чего они в алкоголи понимают? Склевали пойло, да они ж не я, фляги на всех хватило. Лапки кверху -- и поминай как звали. Петух, хоть и мужского пола, но то же слаб оказался, в один ряд с гаремом лег. Глянул я и слезой умылся. Брагу жалко, но и птицу, конечно, это ж сколько мяса за зря упилось в усмерть! Опять же -- яйца нести не кому. Дай, думаю, хоть пух спасу, в перину сгодиться, да и память какая-никакая о курятнике останется.
Ощипал, пока совсем не околели и пошел бабу валенком огуливать. Сильно не бил, нет. Так, два раза и успел всего приложиться, пока она коромысло не схватила. На счастье стрельцы мимо проходили, отбили. Малой кровью обошлось, всего лишь двоим служивым ребра успела сломать, потом коромысло переломилось. Раны на мне, как на собаке затянулись, а глаз ее чей-то не выпрямился, так и косит с тех пор.
Но это еще пол беды. К утру во дворе чудо сотворилось -- куры воскрешать начали. Первым петух оклемался. Доковылял до забора, а горланить не стал, видать с перепою в горле сухость объявилась. За ним и остальные наседки оклемались. А пера-то нет, так голышом и ходят по ограде.
Лизкина натура мне известна, чай третий год опосля свадьбы разменяли. Помню еще, картошка в то лето отменная уродилась, вот по ботве и ушел, от греха подальше. Коромысло-то сердешная давеча сломала, начнем кулаками ублажать и вовсе не очухаешься.
Чего ж, есть что порассказать, чай пожил немало. Всякого на веку видал. Коли по сей день на подвиги разные горазд, то про молодость и вспоминать нечего.
Сызмальства нраву я спокойного -- кроткого. Любого задиру спокойно укротить могу. Бывало, конечно, и сам по загривку получал, как без этого, но спуску редко кому давал, окромя Лизки конечно.
Женат два раза и оба неудачно. Первый -- она от меня ушла, второй -- осталась. Церкву исправно посещал. Медяки, если в кармане водились, завсегда жертвовал.
Правда злые языки наговаривают, что как-то Ивашку чуть не утопил. Так-то брешут. Ну, сунул в чан со святой водой по самую макушку и придержал малость, что б освятился лучше. Какой в том грех? Святая водица любою хворь изводит, да разве дождешься благодарности от нашего дьяка. Еще Старобоку кляузу сочинил.
А так тихо жил, детей только Бог не дал. Первая супружница с заезжим артистом за границу укатила. Нахваталась дури заморской -- "шерше ля фам, мадам, месье". Чего мудрить -- коль скурвилась? Ан нет, все по импортному -- душа у нее тонкая, натура чувствительная. Оно давно известно, где тонко -- там и рвется.
Долго опосля я причал найти не мог. Забреду в какую гавань -- без флага, без родины и быстренько в открытое море, чтоб охомутать не успели. Летучем голландцем оно сподручней как-то. Любой ручей пристань, иногда, конечно, и на болотце швартоваться приходилось. А чего, Господь, он тоже мужик, увидит, с кем кровать делить приходиться, красавицу пошлет. Не долго то счастье длилось. Всего-то: пятнадцать лет, три месяца, одну неделю, два дня, три часа и пятьдесят четыре минуты.
Елизавета овдовела. Лучший друг мой Епифан помер. Знал бы его при жизни, на руках бы носил, чтоб дольше пожил. Хотя чего уж -- и так благодарен, что раньше не представился.
Ох и хороша Лизка была в ту пору. С какой стороны не зайди -- не поймешь где зад, где перед. Ей бы бородавку с носа убрать и картины писать можно. Богато баба жила, лавку питейную содержала. Не последним человеком в столице числилась. Одним словом -- невеста видная.
И угораздило зайти в ее заведение. Сижу скромно, капустой хрущу, что б ни поперхнуться запиваю. Первая рюмка -- колом, вторая -- соколом, остальные -- мелкими пташками. А тут почтарь с сыновьями распьяным-пьяно-пьяные, ну и прицепились ко мне. Вспомнилось дураку, что к его жене наведывался. Я уж забыть успел, два дня минуло. А у ентого память крепкая, почтарям положено наверно, они с бумагами разными дела имеют. Ну, думаю, прощай разум, встретимся завтра.
