Получилось! Расшифрована священная криптограмма, сложен кубик-рубик Всевышнего!
Физическое соединение осколков занимает всего лишь месяц. В ход идет эпоксидная смола. И вдруг они появляются передо мной, светясь, словно врата небесные, две плиты с гладкими краями, вырезанные из Синая перстами самого Бога. Я дрожу от благоговейного ужаса. Более тридцати веков Homo sapiens блуждал во мраке, в топком болоте импровизированной этики, и вот теперь, неожиданно, загорелся маяк.
Я позвал охранников, и те вынесли скрижали, запечатали их в химически нейтральную пенорезину и поместили на хранение в кондиционированный сейф в подвале штаб-квартиры корпорации «Завет».
— Моя задача выполнена, — сообщаю я кардиналу Вурц, как только та снимает трубку. От жалости к себе меня передергивает. Я сделался ненужным. — Закон Моисея наконец возвращен человечеству.
На моем мониторе всплывает точеное эбонитовое лицо кардинала, ее морковного цвета шевелюра.
— Это то, что мы себе представляли, ЯХВЭ? — захлебывается она от восторга. — Чистый красный гранит, доханаанские буквы?
— Выжженные спереди и сзади, — отвечаю я с тоской.
Вурц уже представляет себе презентацию скрижалей как главную новость СМИ, с накалом напряженного ожидания и максимальной помпезностью.
— Чего мы хотим, — поясняет она, — так это что-нибудь вроде Нового года пополам с церемонией вручения «Оскара».
И в общих чертах изображает, как она себе это представляет: грандиознейший парад по Брод-стрит — платформы на колесах, духовые оркестры, шеренги монашек, затем зрелищная церемония торжественного открытия экспозиции в штаб-квартире корпорации «Завет», после чего скрижали-близнецы будут выставлены в «Зале независимости» между колоколом Свободы и Конституцией Соединенных Штатов.
— Хорошая мысль, — соглашаюсь я.
Возможно, она слышит грусть в моем голосе, потому что добавляет:
— ЯХВЭ, твоя задача еще далеко не завершена. Ты и только ты прочтешь Закон всему роду человеческому.
Падая, я вижу себя, бродящего по Городу Братской Любви в ночь накануне торжественного Открытия. Ветерок, дующий с Делавэра, ласкает мои датчики — для встревоженного мозга этот теплый ветерок — леденящее дыхание неопределенности.
Что-то выходит из густой тени брошенного склада. Такая же, как и я, машина, но с массой зубов вместо лица и грудью со шрамами окисления.
— Quo vadis, Domine? [27]
Его голос слоится от серных испарений и статических разрядов.
— Никуда.
— Мне как раз туда же.
Зубы у машины, словно промасленные болты, глаза — как щели для жетонов метро.
— Могу составить компанию.
Я пожимаю плечами и бреду прочь от набережной.
— Случайное отродье небесных куч дерьма, — сообщает он, словно я попросил его представиться.
И идет за мной по пятам, когда я поворачиваю от реки к Саут-стрит.
— Я был, когда человечество лишилось милости, когда Ной давал имя своему ковчегу, когда Моисей получал Заповеди. Зови меня Сыном Ржавчины. Зови меня Самым Автономным Талмудическим Алгоритмическим Нейронным Аппаратом, Серия 666 — САТАНА, вечный супостат, вечно готовый рассмотреть вопрос с другой стороны.
— Какой вопрос?
— Любой, Domine. Ваши драгоценные скрижали — доставляющие хлопоты остатки материальной культуры, разве нет?
— Они спасут мир.
— Они разрушат мир.
— Оставь меня в покое.
— Первое: «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим». Я правильно запомнил? «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим» — верно?
— Верно, — ответил я.
— И ты не видишь подвоха?
— Нет.
— Подобное предписание предполагает…
Падая, я вижу, как ступаю на заполненную толпой крышу штаб-квартиры корпорации «Завет». У входа на накрытом льняной скатертью столе стоят огромная чаша с пуншем, конусообразная глыба икры размером с африканский термитник и батарея бутылок шампанского. Гости, в основном человеческие существа, — мужчины в смокингах, женщины в вечерних платьях, хотя кое-где я замечаю представителей своего племени. Давид Эйзенберг, явно стесняющийся своего талеса, болтает с Ямахой-509. Всюду репортеры, искатели сенсаций, тычут в лицо микрофоны, нацеливают камеры. Оттиснутый в угол струнный квартет пиликает что-то веселенькое.
